Это было постановление о моем освобождении.
– Тебе повезло, висельник! Считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс очнулась и дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а ее один из бандитов ударил в лицо. Я беседовал с ней дважды, и оба раза она рассказывала мне одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. При этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. На этот раз ты вывернулся, но при этом запомни: я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! На этом все. Если грамотный, читай постановление, а затем подписывай! Если нет…
– Грамотный.
Следователь только зло усмехнулся, а после, молча, наблюдал, как я ставил свою подпись.
– Я могу идти?
– Пошел вон отсюда, грязный ублюдок!
Глава 2
Бригадир даже не понял, когда с обычным по виду грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он сейчас чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемы эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов не мог, так как его как личности в этот миг не было, в его голове, заполнивший ее целиком, клубился один только страх. Всепоглощающий, холодный и липкий страх.
Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей, чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни. Проходит немного времени, и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, я видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Все то, чего был лишен в тюрьме, сейчас я впитывал в себя, со всей силой души и сердца наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока у меня неожиданно под ногами не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановившись, я обнаружил под ногами, посреди улицы, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту рассматривал ее, пытаясь понять, как она сюда попала, но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивляться тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому, то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак.
Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина, шедший мне навстречу, с грубым лицом и в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкал перед собой тележку с дровами, две женщины среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обошли меня, бросив при этом на меня удивленные взгляды. Дескать, что этот бродяга стоит посреди улицы? Но уже в следующее мгновенье забыли обо мне, продолжив свой разговор о какой-то Мэри и ее новом платье. Из калитки соседнего дома вышел мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест-накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Скользнув по мне взглядом, он пошел вдоль улицы. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли.
«И чего я стою? Тем более тут так воняет…» – только тут до меня дошло, что этот мерзкий запах идет от животного. Брезгливо сморщившись, я обогнул свинью и пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего меня мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, но сейчас стал его частью.
Бедность района, в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой. Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли. Некоторое время я плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу и словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха, ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этой красочной картины. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног, и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, так как основой композиции являлись люди, которые не просто шли, а преподносили себя обществу, демонстрируя свое богатство и тем самым теша свое тщеславие.
«Хватит философствовать, – одернул я себя. – Лучше смотри, как тут состоявшиеся люди живут».
И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой
