Исключительные

драматургу Кэрил Черчилль[11], – читала толстые сложные книги по теории русского театра, и жизнью была довольна, не падала духом и о деньгах не волновалась.

– Ты не можешь знать, как за пару лет сложится ее карьера, – не согласился Деннис.

– Могу. И знаю.

На Жюль словно снизошло озарение, какого не случалось до сих пор. Она поняла, что один только талант ничего никогда не решает. Решают всегда деньги. Итан был виртуоз в своем деле, и он мог бы заниматься им, если бы даже его не поддерживал и не помогал советами отец Эш, но он и вырос в очень непростом мире, и это тоже пошло ему на пользу, как и женитьба на девушке из богатой семьи. Эш была талантлива, но не так явно. Об этом никто не говорил, никогда. Но, ясное дело, повезло, что в помыслах об искусстве ей не приходилось заботиться о деньгах. Обеспеченное детство дало ей преимущество, а Итан подхватил эстафету.

– Мне ужасно неприятно это говорить, – сказала Жюль Деннису. – Я люблю ее, она моя лучшая подруга. Она очень целеустремленная, много читает и учится, всерьез увлечена феминизмом. Но разве не правда, что многие талантливы не меньше, но все они вкалывают как проклятые? У нее есть хорошие задумки. Но сильна ли она в режиссуре? Разве в театральном мастерстве она сравнится с Итаном? Нет, убей меня бог прямо на этом месте!

Деннис посмотрел на нее и сказал:

– Твой несуществующий бог, мисс Еврейская Атеистка? Сомневаюсь.

И пошел на кухню, а она следом. В раковине, к смятению Жюль, горой громоздились тарелки, оставшиеся после вчерашнего ужина, китайской еды на вынос, и Деннис без слов плеснул желтого жидкого мыла на эту гору и взялся за измочаленную губку. Он явно намеревался перемыть всю посуду руками, наставить ее как попало на сушилке и тем самым выполнить работу, которая лишний раз проиллюстрирует неравенство между их семьей и Итаном с Эш. Жюль задумалась, не с умыслом ли Деннис это делает.

– Эш не гений, не думаю, – говорила Жюль под шум воды. – Может, ей это и не нужно. Я всегда считала, что все решает талант, но, может быть, всегда важнее деньги. Или даже класс. Или если даже не сам класс, тогда связи.

– Ты только сейчас это поняла? – спросил Деннис. – Столько примеров этому по всему миру, не видишь разве?

– Я туго соображаю.

– Неправда.

– Наверняка года через два-три у нее будет свой театр, посвященный пропаганде женского труда, – сказала Жюль. – Атеней[12] Эш Вулф.

– Свой театр? С ума сошла, – вернул ее к действительности Деннис. – Вот, вытри-ка лучше тарелки. Не лезут в сушилку.

Он протянул ей тарелку, она взяла ее и схватила полотенце, на ощупь оно оказалось грязноватым, почти сальным. Ей вдруг захотелось заплакать.

– Деннис, – попросила Жюль. – Оставь посуду в покое. Пойдем куда-нибудь.

– Куда? – спросил он.

– Не знаю. Пошли просто пройдемся, что ли. Сделаем что-нибудь, что еще бесплатно в Нью-Йорке и от чего поднимается настроение, когда чувствуешь себя несчастной.

Он внимательно посмотрел на нее, не вынимая рук из раковины, а затем медленно поднял их и открыл слив. Вода ушла с неприличным хлюпаньем, а Деннис вытер руки, с которых капала вода, об штанины и притянул Жюль к себе.

– Успокойся, милая, – сказал он. – У нас столько всего хорошего. Мы здесь, в нашем гнездышке. Ладно, в нашем дрянном гнездышке. Но мы здесь.

Эти слова ее растрогали. Он был так добр к ней, даже когда она ныла, бушевала, сходила с ума. От него пахло лимонным мылом, а от нее, скорее всего, какими-то химическими веществами, которые выбрасываются, когда злишься.

– Я люблю тебя, Деннис, – осторожно сказала она. Ей хотелось, чтобы он понял это именно сейчас. – Я так сильно тебя люблю. Ты чудесно со мной обращаешься, даже когда я такая, как сейчас. Мне очень тяжело осознавать, как сильно мы от них отличаемся. Я поняла, что не добьюсь успеха, играя на сцене. Поняла, что хватит пробоваться во всех этих пьесах. Дело не в том, что сказала Ивонн. А прежде всего в том, что актрисой мне не быть. Играть на сцене, быть смешной – так я попала в этот мир. А потом пришлось все бросить. Но у Эш все по-другому. Они с Итаном непотопляемы. Он талантливый, колоссальный. А она у него под крылышком. И думать, что мы как-нибудь обойдемся тем, с чем остались… ну, теперь-то я знаю, что не обойдемся.

Она говорила, и лицо Денниса менялось. Любовь и доверие отступали. Теперь он устал от нее, накатила новая волна.

– Я думал, ты успокоилась, – сказал он. – А ты снова заводишься. У меня нет на это сил, Жюль, серьезно, нет. Что ты хочешь от меня услышать? Намекаешь, что тебе надо, чтобы я тоже сколотил состояние? Чтобы я стал кем-то другим, тогда и ты станешь другой?

– Нет, – возразила она. – Вовсе нет.

– А мне именно такие мысли приходят в голову, когда все это слышу, – сказал Деннис.

– Ты ошибаешься, – ответила Жюль.

– Прости, – взволнованно добавила она. – Мне не надо было продолжать. Это вредно.

– Да, – сказал Деннис. – Именно так и есть. Крайне вредно. Тебе надо помнить об этом, Жюль. Почаще вспоминать, что эти рассуждения с тобой