Маленькая чернокожая Лорин носила дреды, была одинокой и честолюбивой. У этой тройки не было ничего общего, но до инсульта и рецидива депрессии Деннису с ними было хорошо. Они по-настоящему сблизились, сплоченные звуковыми волнами, а сейчас, по-видимому, разобщенные ими.
Он не ответил Лорин, аккуратно расстегнул свой белый халат и сложил его, как флаг.
– Пойду-ка я, – сказал он.
– Надо думать, – откликнулась Лорин. – Ты узнаешь, что уволен, как только появится миссис Ортега.
– Я вел себя неадекватно, – сказал Деннис. – Понимаю. Мне просто стало так грустно. До меня вдруг дошло, что от всего этого нет никакой пользы.
Он кивнул друзьям и, пройдя мимо них, вышел в коридор, как раз навстречу стремительно приближавшейся мощной и решительной миссис Ортега.
Доктор Бразил, фармаколог, не хотел переводить его на ИМАО.
– У нас есть более острые инструменты, – сказал он.
Но, похоже, даже эти острые инструменты оказались слишком тупыми для Денниса, или это Деннис был слишком тупым, потому что по утрам валялся в кровати, когда Жюль собиралась на работу, где у нее была небольшая, но растущая частная практика, или на встречу со своим руководителем, а Деннис наблюдал за ней словно сквозь частую сетку депрессивного больного.
– Деннис, – сказала Жюль, втискивая ногу в смятую туфлю, – мне не нравится твое состояние.
– Мне тоже не нравится мое состояние, Жюль, – ответил он, повторив ее слова, но враждебным тоном. Почему враждебным? Без причины, просто враждебным и все.
– Я все время жду, когда это у тебя пройдет, – заметила она. – Понимаю, ждать глупо и явно бессмысленно.
– Извини, – сказал он и встал, чтобы обнять ее, небрежно и без любви, но не от того, что не любил ее, а от того, что боялся не любить.
Но Жюль побывала уже в душе, была одета для выхода, аккуратная и чистая, пахла всевозможными цветочными и фруктовыми мылами и лосьонами, которыми начинала свой день. Деннис до сих пор пах, как спальный чердак, и сейчас она предпочла бы, чтобы он ее не трогал.
Эш знала о проблеме, старалась помочь, и однажды они с Жюль пошли перекусить в место, где продавали большие, с детскую голову, пончики, от которых, когда женщины разломили их, тучей поднялся пар.
– Ума не приложу, что делать, – пожаловалась Жюль. – Его стало меньше. Это не Деннис, а отсутствующая, раздражительная копия. Словно его забрали у меня, а вернули не его, а подделку. Как было с Джоной.
Эш только сочувственно покачала головой и пожала Жюль руку, и ничего лучше она не могла сделать. Они ели пышные, пахнувшие яичным белком вкусные пончики и чувствовали себя виноватыми перед Деннисом в том, что говорили о нем, словно он крайне трудный пациент Жюль. Денниса этот разговор взбесил бы, подумала Жюль. Он решил бы, что она хочет от него избавиться.
– Не надо было мне говорить все это, – добавила она, но ей необходимо было это сказать.
– Нет, все нормально. Ты не злословишь и ничего такого, – успокоила Эш. – Ты его любишь, тебе просто надо проговорить проблему вслух.
Но Жюль представила себе ужаснувшееся лицо Денниса и поняла, что предала его. А Эш все пыталась помочь, хотела слушать, хотела дать совет.
– Может, он сам по себе выйдет из этого, как из комы, – предположила Эш, не имея ни малейшего представления, о чем говорит.
Из-за депрессии Денниса две женщины перестали понимать друг друга. Жюль могла описать, в каком состоянии он находится и каково быть замужем за человеком с депрессией, но описание получалось бледным. Нужно испробовать это на себе. Жюль испробовала, Эш нет.
На работе самые отчаявшиеся пациенты Жюль каким-то чудом воодушевлялись, словно откуда-то поняли, что ей это необходимо. Она ободряла их методами, которыми ей не удавалось ободрить Денниса. Ее лукавые вопросы и забавная точка зрения теперь уже не годились для него, ему становилось хуже, как и от всего остального. Казалось, даже разговоры его раздражали, но она не могла сдержаться и болтала о случаях на сеансах, словно надеялась, что он воспользуется чужим опытом через ее посредничество.
– Эта пациентка, замужняя женщина, учительница в начальной школе, только вошла в колею. Ей действительно полегчало, – рассказывала Жюль.
Она не придумывала, но Деннис оставался безучастным. Он рано засыпал, и она шла в гостиную звонить Эш и Итану, шепталась с ними отсюда, из своего унылого брака, и представляла их там, в их светлом мире. Она почти заболевала от пугающе замкнутой жизни с больным депрессией, с человеком, который не ходит на работу, неприлично много спит и бреется только когда ему опротивеет собственная щетина. Деннис сейчас чем-то напоминал горного охотника. Точнее, Рипа Ван Винкля, потому что спал, а не взбирался.
– Не знаю, что делать, – жаловалась она Эш по телефону. – То есть ничего и не сделаешь. Это ужасно. Я не в состоянии ему помочь. Ему ничего не помогает. Ему очень плохо.
И мне тоже, едва не сорвалось у нее, но она вовремя остановилась, это прозвучало бы эгоистично.
– Чем я могу помочь? – спросила Эш. – Что я могу сделать?
– Здесь ничего не сделаешь.
Приехали из Нью-Джерси родители Денниса, и мать с подозрением прошлась по квартире, будто подозревала, что ее сын заболел от жизни с Жюль.
– Где ты гладишь? – поинтересовалась свекровь.
