– И что ты ответила? – спросила Жюль, хотя все это было далеко за пределами ее понимания.
– Я ответила что-то вроде «Ну, если для вас это важно, тогда, наверно, я могу вас понять». Ты же знаешь, у Гудмена не будет нормальной работы, квалифицированной, где хорошо платят. А что до его работы на сборке пикапов, в прошлом месяце у него обнаружились трещины в поясничном отделе. Ему нужно лечиться, а у него в самом деле нет постоянного заработка.
– Ну и ну, – прокомментировала Жюль. – Я в шоке.
– Знаю. Я тоже. Ясно, я не могу спрашивать Итана о деньгах. Родители об этом знают. Они всегда поражались, что я ничего ему не рассказываю.
– Жалеешь об этом? – спросила Жюль. Ей всегда это было интересно, но не представлялось случая спросить.
– Ну конечно, иногда, – ответила Эш. – Потому что мы ничего друг от друга не скрываем. Ничего, кроме этого. И я никогда не смогу поехать туда с ним. Слишком поздно, и я не знаю, поправится ли Гудмен. Я хочу жить и работать честно, но я не могу обмануть доверие родителей, особенно если они просят, и теперь мне только и остается зайти еще дальше с этой правдой. Мы с Итаном больше не говорим о Гудмене. Он считает, что для меня это очень тяжело, и он в чем-то прав. Тяжело. Все. То, как это случилось. Кем Гудмен мог бы стать.
– Лучше б Итан знал, – негромко заметила Жюль. – Он умеет исправить любое положение, – добавила она, прежде чем подумала, что не стоит.
Эш сказала:
– Я тоже так думаю. Он тот человек, к которому мне хочется пойти, когда трудно. Мне очень хочется рассказать ему все с самого начала. Но я не могу. Они запретили мне кому-либо рассказывать – и тебе это запретили – и я послушалась. Я была для них хорошим ребенком, многообещающим ребенком. Я всю жизнь прожила с этим, и не могу же я ни с того ни с сего сказать Итану: «Да, кстати, любовь моей жизни, отец моего ребенка, все эти годы я поддерживала отношения с братом, родители и Жюль об этом знали, а ты единственный, кому я решила не говорить».
Жюль решительно сказала:
– Расскажи ему, Эш. Расскажи и все.
Деннис иногда говорил, что Итан когда-нибудь все равно может узнать. «Жизнь долгая», – говорил он.
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу. Он очень порядочный человек, и за это я его люблю. И он никогда ничего не скрывает.
– Тогда что ты будешь делать? У тебя есть возможность тратить деньги без ведома Итана?
– Если коротко, то да, – сказала Эш. – И не сказать, что Итан каждый месяц сидит и подводит счета. Приходы приходят, расходы уходят. Словно по огромному двустороннему каналу. Мне незачем отчитываться ни перед ним, ни перед Дунканом, он сейчас управляет нашими бумагами, ни перед группой так называемого «управления капиталом». Суть в том, чтобы делать все «невидимой рукой». Страшно, конечно, ведь я с деньгами на «вы», но, думаю, это сработает. Нужно, чтобы это сработало.
Она дернула плечами, ласково провела рукой по гладкому затылку ребенка и добавила:
– Кто-то должен приглядывать за Гудменом.
В первые годы материнства Эш и Жюль тешили себя фантазией о дружбе своих дочерей, растущей вместе с ними, представляя себе их дружбу как отражение своей собственной. Девочки действительно подружились и сохранили теплое отношение друг к другу на всю жизнь, но они настолько отличались друг от друга, что тесная дружба между ними в конечном счете стала не более чем подарком, который они пытались сделать матерям, а не тем, что возникло естественным образом.
– Господи, какие же они разные, – сказала Жюль Деннису после дня, проведенного у Эш и Итана.
В то время девочкам было по четыре года. Эш и Итан недавно купили огромный особняк на Чарлз-стрит, великолепный дом с мемориальной табличкой, который нежился на солнце в лучшей части Гринвич-Виллидж. Внутри дома, несмотря на присутствие четырехлетней дочери и новорожденного сына – Морриса Тристана Фигмена, которого в честь Старика Мо Темплтона называли Мо, тишина и порядок подразумевались сами собой. Это было результатом неустанного труда супружеской пары с Ямайки, Эмануэля и Розы, слуги и нянечки, которые кроме того следили за большинством сторон повседневной семейной жизни. Они были скромнейшей прислугой, учтивый бритоголовый муж и его заботливая, хоть и кокетливая жена. Комнаты были безукоризненно убраны, дети опрятны и всем довольны, как и их родители.
Большая игровая комната напоминала первоклассную комнату отдыха в аэропорту – устланная коврами, чтобы никто не ушибся, и отделанная в неярких цветах, которые, считают, должны нравиться детям, но в приглушенных тонах, с мягким светом. Там стояли батут и коробка, набитая мячами. Были горки, качели и мягкие игрушки – звери в натуральную величину. Жюль представила себе, как один из помощников Итана звонит в магазин игрушек «ФАО Шварц» и говорит: «Пришлите нам все, что у вас есть».
Вот в каком доме бы расти, думала она, – в таких условиях и с такими изобретательными спокойными родителями. Жюль опустилась на белую тахту – одну из нескольких – со стаканом вина, который принесла ей Роза, и как следует отхлебнула. Ей хотелось смягчить и облегчить горло и грудь, чтобы перед внутренним взором не вставал угнетающий полиэкран: этот дом – и ее собственная квартира в доме без лифта на 84-й Западной улице, где они жили с Деннисом и Авророй в полном кавардаке, на скудные средства, с депрессией – всегда на фоне жизни Эш и Итана.
Аврора пронеслась по игровой Фигмена и Вулф с воплем:
– Я сержант! Я король!
