– Что, по-твоему, ты можешь увидеть? – спросила шепотом Жюль.
– Все что угодно.
– Я никогда заранее не знаю, что должна увидеть, когда кто-нибудь заходит ко мне в кабинет, – сказала она. – Мне хотелось бы иметь оборудование для осмотра. Я завидую этой твоей штуке, как ее, трансдьюсеру… но ты его не переносишь. Моя работа такая топорная, и только иногда мне кажется, что я на верном пути. Словно кто-то действительно изменился после сеанса. У тебя был хороший глазомер, Деннис. И ты разбирался в своем деле. Не забывай об этом. У тебя было это и еще оборудование. Все вернется, когда тебе станет лучше, когда ты сможешь работать.
Деннис, глядя в потолок, ответил:
– Я разбирался в своем деле. Сейчас я не хочу в нем разбираться. Сама мысль о том, чтобы заглянуть глубже, невыносима. Потому что непременно обнаружишь нечто ужасное.
– Не знаю, для того, кто не может заглянуть глубже, это своего рода глубокое наблюдение, – сказала Жюль. – Тебя в тебе осталось еще много, Деннис, больше, чем ты думаешь. Ты не умер. Если бы ты умер, это было бы совсем другое. Но ты жив.
Ей хотелось как-то приободрить его, даже испытать на нем свои скромные целительные силы и вернуть его. Всего несколько дней назад ее последняя пациентка, шестидесятилетняя Сильвия Кляйн, которая на протяжении всех сеансов только рыдала, улыбнулась, рассказывая о том, как ее взрослая дочь, умершая три года назад от рака груди, была, как ребенок, без ума от Джулии Эндрюс, смотрела «Звуки музыки» бесчисленное множество раз и даже начала разговаривать с британским акцентом, спрашивая у матери: «Мамочка, похож мой акцент на настоящий?»
– Вы улыбались, когда думали об этом, – сказала ей Жюль.
– Я не улыбалась, – ответила Сильвия Кляйн, отодвинувшись, но затем опустила голову и очень нерешительно чуть-чуть улыбнулась снова.
– Может быть, и так, – признала она.
Но для Денниса Жюль мало что могла сделать, только составлять ему компанию за столом, брать вместе с ним напрокат фильмы в «Блокбастере», лежать с ним в кровати и слушать о том, что его дистимия не поддается воздействию. Потом, когда Жюль поняла, что нечаянно забеременела, они оба крайне встревожились – где брать деньги на ребенка и как младенец подействует на Денниса. Как подействует на ребенка отец с депрессией? Будет ли ребенок разговаривать? Деннис тревожился еще и о том, будет ли ребенок нормальным. «Что если он родится с нарушениями?» – часто повторял он.
– Столько может быть нарушений. Генетические изменения, уродство, – говорил он. – Ребенок может потерять часть мозга, Жюль. Я видел такое своими глазами. Целый кусок может отсутствовать. Он просто не вырастает. Или еще бывает гидроцефалия, вода в мозгу, это еще того лучше.
Он замучил ее своими страхами за ребенка и напугал тоже. На двадцатой неделе, когда Жюль собралась на УЗИ второго уровня – важное для беременной сканирование, – она попросила Денниса пойти с ней, хотя еще раньше он отказался ходить с ней на любые назначения.
– Не могу, – сказал он.
– Ты мне нужен там, – настояла Жюль. – Я теперь не со всем могу справиться сама, Деннис.
В конце концов он пошел с ней и сидел рядом в тускло освещенной маленькой комнатке, где молодой врач УЗИ выдавила целый холм геля на выпуклый живот Жюль и начала водить по нему трансдьюсером. Внезапно ребенок появился в поле видимости. Деннис не дышал. Он уставился на монитор, когда молодая женщина нажала несколько клавиш, и задал ей несколько напряженных, профессионально коротких вопросов. Жюль вспомнила, как на следующий день после их с Деннисом первой ночи, они ходили в зоопарк Центрального парка, где разговаривали о его депрессии и смотрели на пингвинов за стеклом. И снова они оказались в полумраке, снова смотрели на существо за стеклом. Врач сделала измерения, успокаивающе улыбнулась и сделала отметки.
– О, смотрите, она двигается, – сказал Деннис.
Он близко наклонился к монитору, к шевелящимся шероховатым картинкам, которые только он и врач могли понимать, и которые – для Жюль – были загадкой света и тени.
– Она? – переспросила Жюль. – Она? Мы не собирались узнавать пол.
– Я имел в виду вообще «ее», – быстро поправился Деннис. – Я не имел в виду пол.
Врач в эту секунду благоразумно отвернулась, и Жюль поняла, что Деннис лжет. Еще раз он не к месту скрыл важную новость в комнате УЗИ, но на этот раз никто по-настоящему не разозлился.
Родилась она, ребенок встревоженной матери и нестабильного отца. Когда Аврора появилась на свет, Деннис решил сидеть дома и растить ее. Если он так и сделает, поняли они, им не нужна будет няня, услуги которой они все равно не могли оплатить. Вкладом Денниса в содержание семьи стал не поиск работы, а забота о ребенке. Он был «домохозяин», как стали называть отца, сидящего дома, – не без некоторого осуждения, кстати сказать. Они с Жюль сели и обсудили, не ухудшится ли его депрессия, если он будет сидеть с дочерью весь день. Он хотел попробовать. Ему было интересно. Она поговорила об этом еще и с Эш и Итаном.
– Ты что, думаешь, он станет читать ей «Под стеклянным колпаком»? Все нормально будет, – успокоил ее Итан.
Но матери всегда тяжело свалить все на отца. Скоро Жюль поняла, что необходимость быть с ребенком весь день часто действовала на Денниса успокаивающе. Что удивительно, даже скука его не донимала, так же как и откровенно неприятные дела – спускаться в жаркую прачечную с ребенком в коляске, волоча за собой тележку с грязной одеждой и пеленками. Он был избавлен от необходимости весь день рассуждать с другими взрослыми о войне в
