– Твоя струя тоже золотая, – беспечно сказала она. – Она прямая, только и всего.
– Эндрю Мензес писает из ракеты, – горячо возразила Рори, и ее мать не смогла найти ответ.
Некоторые мечты можно было осуществить, другие нет, все равно, как сильно мечтаешь. Несправедливо, что от удачи зависит больше, чем от чего- либо еще. Но иногда, после того, как Жюль особенно резко высказывала Деннису мнение об огромной удаче Эш и Итана, где подразумевалось их богатство, уникальность, безмерный талант Итана, а теперь еще и их дочь, она внезапно приходила в себя. Тогда все снова налаживалось, привычный мир возвращался вместе с образом ее собственной прекрасной дочери, и перед глазами у нее вставали добрые лица друзей – неказистое приплюснутое лицо Итана и прелестное точеное Эш, – удивленные жалкой посредственностью Жюль.
Потом, по мере того, как утихало ее злобное возбуждение, росло чувство вины, стоило ей напомнить себе, что хоть Эш с Итаном живут чудесно и на широкую ногу, в их браке есть комната, запертая на ключ, и в этой комнате скрыты не только вести о Гудмене, но и все бремя тревоги Эш о брате. Гудмен пропал, когда она была еще ребенком, при том, что Эш раз в год удавалось тайком повидаться с ним в Европе, и при том, что она могла поговорить с ним по мобильному, о котором не подозревал Итан, и написать ему письмо, когда Итана не было дома. И при том, что она теперь могла присылать ему денег, взятых из головокружительных доходов мужа от «Фигляндии». Благодаря тщательно продуманному подпольному покровительству семьи Вулф и их любви потеря Гудмена стала практически управляемой. Но тем не менее.
«Страдают все», – сказала в школе социальной работы одна из любимых преподавателей Жюль в первый день семинара «Осознать потерю». «Все», – подчеркнула она, словно кто-то мог решить, что можно уклониться.
Иногда что-нибудь внезапно, как гром среди ясного неба, напоминало о недавнем прошлом, о жизни до брака, до наличия или отсутствия денег и до рождения детей. О жизни, когда Жюль была девушкой, благоговеющей перед сестрами, братьями и родителями Эш, их просторной квартирой и состоятельной, роскошной жизнью. Хоть при мысли о прошедшем она и не грустила, но до сих пор помнила, что случилось однажды. Ту осень, когда на ежегодном съезде психотерапевтов в гостинице «Уолдорф», где в перерыве между лекциями Жюль стояла в банкетном зале вместе со знакомыми женщинами и пила из бумажного стаканчика кофе, прошлое внезапно напомнило о себе. В здании собрался весь цвет терапевтических нашивок – м. с., р. м. с., д. пед. н., д. филос. н., д. м. н. – их голоса в ярко освещенном безликом помещении накатывались одной шумливой волной. Она заметила хлипкого старичка, которому помогала пробраться через толпу молодая женщина. Выглядел он примерно на девяносто, и когда они проходили мимо, она прочитала на его бейдже: «ЛЕО СПИЛКА, д. м. н.», и, тихо охнув, вспомнила это имя. Не думая о врачебной тайне и даже о том, есть ли смысл заговаривать вообще, она подошла к нему.
– Доктор Спилка? – окликнула она.
– Да? – старик остановился и оглянулся на нее.
– Меня зовут Жюль Хэндлер-Бойд. Могу я с вами поговорить?
Он взглянул на сопровождавшую его женщину, словно за разрешением, та пожала плечами и кивнула, и доктор Спилка с Жюль отошли в сторону, к столу с печеньем.
– Я медицинский соцработник, – начала она. – Но когда мне было пятнадцать, я дружила с одним парнем, Гудменом Вулфом. Вы помните его? – Доктор Спилка не ответил.
– Гудмен Вулф, – повторила она немного громче. – Он обращался к вам, лечился у вас, в семидесятых. Тогда он учился в средней школе.
Доктор по-прежнему молчал, и Жюль добавила:
– Его обвинили в изнасиловании девушки в «Таверне на лужайке» в новогоднюю ночь.
Наконец доктор мягко сказал:
– Продолжайте.
Торопясь и волнуясь, Жюль сказала:
– Понимаете, для всех нас, кто знал его семью и ту девушку, которая обвинила его, эта история осталась незавершенной. Мы старались не говорить об этом. Но вряд ли кто-то из нас понимал, что на самом деле произошло, что именно произошло, а со временем возвращаться к этому стало труднее. Но я подумала, может, есть что-то, что вы могли бы мне рассказать, понимаете, просто чтобы можно было объективно судить. Все, что вы скажете, останется между нами. Я не имею права расспрашивать о бывшем пациенте, понимаю. Но это было так давно, и я увидела вас здесь и просто подумала, нет, надо спросить.
Доктор Спилка несколько секунд внимательно смотрел на нее, затем медленно кивнул.
– Да, – сказал он.
– Да?
– Я его помню.
– Помните?
– Он был виновен, – сказал доктор Спилка.
Жюль уставилась на него, и он тоже посмотрел ей в глаза. Спокойно и ровно, как старая-престарая черепаха. Жюль смотрела ошеломленно.
