совершенно естественное. Она позволила себе тихо упасть на широкую грудь мужа, и Деннис заставил себя вернуться в эту реальность. Волевым усилием восстановил супружеские отношения, и притянул жену к себе. Деннис рядом, все еще рядом, а это, думала Жюль, прижимаясь к нему, немалый дар.
Две пары встречались за ужином еще дважды до конца прошлого года; во второй раз к ним присоединился Джона. Они выбирали уютные, спокойные рестораны, и приступали к ужину рано, потому что Итан быстро уставал из-за химиотерапии.
– Половина шестого. Мы еще можем заказать меню «Белый пояс», – сказала Жюль, в ответ на что Итан сонно улыбнулся ей с другого конца стола. Он был под действием медицинской марихуаны, которую курил для снятия симптомов тошноты. Все они были медлительны и осторожны, соединенные в маленькое соцветие дружбы. Эш, до безумия счастливая, что Итан принял ее назад той зимой, до сих пор, казалось, опасалась, что брак снова могут отобрать у нее, и сидела подле него, положив свою руку на его. Они с Жюль теперь не очень часто виделись наедине. Беспечности девичей дружбы – и даже дружбы двух женщин, которые могли обсуждать секс и брак, и искусство, и детей, и победу над республиканцами, и то, что с ними будет
– Не знаю, станет ли он виртуозом, – уточнила Эш, – но, кажется, ему и вправду этого хочется.
– Он еще учится, – сказал Джона. Он смог найти время всего на два урока на дому, но они продолжали обучение по «Скайпу»; расстояние и посредничество монитора успокаивали Мо. Джона принес с собой на ужин гитару, и, извинившись, покинул компанию, не дождавшись кофе; он направлялся в какую-то большую, продуваемую сквозняками квартиру в Бруклине, чтобы играть там на гитаре, и не хотел опоздать.
Той весной Итан начал угасать, однако никто, кроме Эш, не хотел этого признавать, пока неизбежное не стало очевидным. Никто не понимал до конца, что происходило: так занят был он своими многочисленными проектами. Из дома на Чарлз-стрит он свободно и без разбора рассылал электронные письма, готовясь к предстоящим в следующем году «Семинарам мастерства», записывал голоса Уолли Фигмена и вице-президента Штурма на карманный высокочувствительный диктофон. Он надиктовал заметку для сотрудников по поводу небольшой шумихи из-за якобы противоречивого содержания одной из последних серий «Фигляндии», после которой компания-производитель энергетических напитков пригрозила свернуть рекламу.
В обществе поговаривали, что Итан Фигмен был болен, но никто в действительности не знал о степени этой болезни. Все заболевали раком, это была данность. Рак уже никого не шокировал, и меланома не казалась таким приговором как, скажем, рак поджелудочной железы.
Итан всегда придерживался мнения, что занятие проектами поддерживает связь с внешним миром, продлевает жизнь.
– Работа, – сказал он однажды, – это анти-смерть.
И так, чтобы как-то избавиться от уныния и пассивности, Жюль тоже вернулась к работе. Занятия с подростковыми группами в «Центре ребенка и семьи» на севере Манхэттена проводились в одном из тех безрадостных многофункциональных помещений, где складные стулья были сложены вдоль стены, а с потолка все еще свисала старая пиньята, изувеченная, с давно выпотрошенными трофеями. Комната была тускло освещена, и подростки сидели кружком, сначала сгорбившись, затем, в продолжение занятия, оживившись, а в конце одна из девочек уже в слезах рассказывала об отце-алкоголике, другая обнимала плачущую, один парень даже встал на стул и сорвал бесполезную пиньяту раз и навсегда. По-матерински заботливая куратор группы миссис Кальб, которая взяла Жюль на испытательный срок, сидела в углу на собственном складном стуле, делая заметки.
Позднее в своем кабинете миссис Кальб отметила, что Жюль очевидно проявляет «безграничную нежность к молодым и проблемным людям», с чем Жюль тут же согласилась. Она и сама осознавала, что так оно и было на самом деле. Итак, теперь под ее руководством было три группы, с каждой она собиралась дважды в неделю по два часа. В конце года ей должны были поручить еще две группы. Оплата была смехотворная, но и расходы Жюль и Денниса не были так уж высоки. Рори, в конце концов, училась в государственной школе, и совсем скоро она закончит колледж, хотя неизвестно, удастся ли ей потом найти работу – эту фразу повторяли друг другу все родители студентов колледжа. Наверняка в ее случае работа была. Рори хотела устроиться в государственный заповедник, а такая работа была и узконаправленной, и практичной. Огромное облегчение испытывает родитель, чей ребенок четко знает, чему хочет посвятить жизнь. Жюль даже могла бы позволить себе некоторую надменность, поскольку ее дочь не стала одной из тех детей, чьи мечты о креативной профессии привели их за стойку кассы закусочной «Чипотле».
Итан искренне обрадовался известию о новой работе Жюль, которая была ей по душе.
– Хотел бы я как-нибудь прийти в твою группу погреть уши, – сказал он. – Хочется видеть тебя в деле. Я могу прикинуться подростком.
– Это бы не прокатило, – ответила она. Его волосы поредели, а кожа приобрела песочный оттенок. Во время второго ужина в прошлом году, в мягком свете свечей, Итан что-то сказал Жюль с другого конца стола, но она не расслышала. Она приложила руку к уху, но в тот момент Эш решила, что внимание Итана слишком надолго ее покинуло. Деннис положил свою руку на руку Жюль, и таким образом каждый вернулся к полагающемуся ему партнеру.
После того, как последний цикл химиотерапии обернулся «разочарованием», Итан и Эш решили обратиться к альтернативным методам лечения. Так они очутились в женевской клинике в Швейцарии, по рекомендации еще одного приятеля Дункана и Шайлы.
– Лечение шоколадом «Тоблерон», – сказал Итан Жюль по телефону вечером накануне их поездки, с сарказмом и отчаянием в голосе. В Швейцарии он чувствовал, что сильные, непроверенные лекарства отравляют его, и выдержал пять из двадцати одного дня прописанного курса лечения. Вернувшись они с Эш оставались дома, не желая видеть друзей, даже Жюль, которую очень встревожило отсутствие связи.
