Исключительные

– Сообщите мне о следующем этапе плана борьбы, – написала она Эш.

– Хорошо, – ответила Эш, но это показалось неубедительным. Жюль писала Итану напрямую на электронную почту, рассказывая, что происходило в те дни в ее группе «Детей развода». «Между прочим, ты мог бы присоединиться к группе, – писала она ему. Ты тоже дитя развода. Тем более что в научной колонке The Times говорится, что официальный предел подросткового периода пересмотрели. Пятьдесят два! Ты как раз подходишь!!!» Она расточительно забрасывала письмо восклицательными знаками, один отчаянней и фальшивей другого.

Никого не предупреждают, что в моменты кризиса в семье разрешается пренебречь дружбой. Дети Итана и Эш вернулись домой по зову матери. Ларкин почти впадала в истерику от приступов тревожности, нуждалась в клонопине, который Эш порционно выдавала ей в течение дня, а остаток принимала сама. В Нью-Хейвене Ларкин набила татуировку, которая сползала от плеча вниз по левой руке. Она представляла собой коллаж из героев «Фигляндии» и задумывалась как дань уважения отцу, но все, что он мог сказать, глядя на нее, было: «Господи, о чем ты только думала?» Это довело Ларкин до слез: она кричала, что родителям нет дела до ее желаний, их заботят только свои.

– Это неправда, – сказала Эш, которая всегда была энергичной и образцовой матерью для обоих своих детей. Затем Ларкин сдалась и признала, что Эш, конечно же, была хорошей матерью, и что она сама не знала, зачем это сказала. Эш тоже плакала, и Мо, которого доставили из интерната, так распереживался из-за всех этих необузданных эмоций, что хлопнул дверью своей спальни и там и остался.

Позднее родители слышали снаружи, как он играет на банджо, пытаясь успокоиться.

– Мо, – позвал Итан, стоя за дверью комнаты и желая только одного – спуститься, пройти по коридору и лечь в постель. – Выйди, пожалуйста.

Он подергал ручку двери, но та не поддавалась.

– Я не хочу, пап. Мне не нравится то, что происходит.

– Ничего не происходит, – сказал Итан. – Я рассердился на твою сестру из-за татуировки, но это ее тело, и она хотела так проявить заботу. Я не должен был кричать на нее. Давай, выходи. Я твой отец, и я хочу побыть с тобой.

Он заставил себя произнести эти слова, и заставил себя их прочувствовать, так, как Жюль всегда настоятельно советовала делать. Какое-то время дверь оставалась запертой, а затем открылась. Мо стоял в дверном проеме, плоть от плоти Итана Фигмена, высокий и почти взрослый мужчина, однако немного сутулый и неприспособленный к самостоятельной жизни. Иные родители смирялись с аутизмом своих детей, говоря, что они аутисты «до мозга костей», но Итан всегда представлял себе, что какая-то часть Мо была спрятана и недоступна, хоть у него и не было никаких реальных на то доказательств за исключением собственного упорного желания. Люби своего сына, повторяла ему Жюль беспрестанно. Люби его, люби его. Она отправляла сообщения, полные любви, чтобы Итан засыпал ими Мо, и сейчас, все еще чувствуя тошноту от последнего экспериментального лекарства, стоя у двери в комнату своего сына, Итан спросил: «Можно войти?» Мо это удивило, потому что отец редко наведывался к нему. Но Итан вошел в комнату и сел у подножия кровати Мо.

– Что играешь? – спросил он.

– Песню, которой меня Джона научил, – ответил Мо. Затем он сыграл инструментальную, отлично обработанную версию «Нас ветер унесет», струны поднимались и соединялись, звеня как колокольчики.

Закончив игру, Мо спросил:

– Пап, тебе не понравилось? Пап, ты что, плачешь?

Семейство провело в доме целую неделю. Для них готовилась еда, доставлялись и принимались за подписью посылки, дважды их посещала медсестра онкодиспансера, и внешний мир, за исключением некоторых людей, мало был осведомлен о происходящем. Даже Жюль, сидя в своей городской квартире с Деннисом не могла разобраться в ситуации.

– Как считаешь, они что-нибудь придумают? – спрашивала она мужа.

– Не знаю, – отвечал он.

– Ну конечно, знаешь. Ты постоянно сталкиваешься с раком на работе. Читаешь эти свои журналы. Ну скажи. Расскажи, что ты думаешь.

Деннис посмотрел на нее немигающим взглядом. Было утро, и они, проснувшись, стояли бок о бок у умывальника единственной ванной комнаты. За все годы брака она так и не обзавелась собственной ванной, хотя и мечтала об этом всегда. Деннис брился, прокладывая дорожку через лужайку черных волос на щеке. К тому времени, как он вернется с работы, щетина снова отрастет. Ополовиненная борода с клоками пены для бритья придавали ему печальный вид. Он отложил бритву на краешек маленького умывальника и сказал:

– Если поражены оба легких, как ты говоришь, тогда нет, я не думаю, что ему еще могут помочь. По крайней мере, насколько мне известно. Я всего лишь оператор кабинета УЗИ, – он счел необходимым напомнить об этом. – Я не врач.

– Ну, Деннис, ведь ты уже многое узнал за это время, – сказала Жюль. – И знаешь, о чем я постоянно думаю?

Я не могу избавиться от мысли, что он уже, скорее всего, никогда уже не станет Старым Итаном Фигменом.

– Что?

– Ну, как Старый Мо Темплтон.

– Десятый диснеевский старик, – промолвил Деннис, выудив из памяти очередной эпизод лета, которое он не прожил.