– Это не мне решать.
– Почему? – спросил он удивленно.
– Ну, даже если бы я сам выбирал работу, – я вздохнул. – Вот кем бы мне стоило быть?
– Ну, смотря, что тебе интересно делать или чего ты хочешь.
Это прозвучало так банально и в то же время настолько объективно, что я рассердился на тон Натаниэля и сказал с вызовом:
– А сам-то ты чего хочешь?
– Я хочу быть врачом.
– Это цель, а не смысл. Почему ты хочешь им быть?
– Потому что… потому что я люблю медицину, хочу помогать людям и…
– А вот я ничего не люблю и никому не хочу помогать. А ты… ты вообще ошибаешься, – резко произнёс я. – Тебе надо стать писателем, а не врачом.
Натаниэль сказал не то расстроенно, не то серьёзно:
– Я никогда не пойду учиться на писателя. Ни за что в жизни. Это… это как поступить в университет, где учат смеяться или плакать. Такое образование может нечаянно сделать что-то искреннее и настоящее – фальшивым и искусственным. Знаешь, это как звездочки в глазах – никто не сможет научить сиять того, у кого нет света внутри.
– Со светом тоже можно поступить по-разному: рассеять, сконцентрировать, преломить…
– Или погасить, – грустно добавил Натаниэль.
– Ну нет, – я почему-то улыбнулся. – Ты яркий. Тебя так просто не погасить.
– Знаешь, ведь лучшие книги о женщинах пишут мужчины, а о мужчинах – женщины, – Натаниэль вопросительно замолчал, ожидая от меня какой- нибудь реакции.
Я пожал плечами и немного язвительно ответил:
– Что ж, в таком случае у тебя довольно мало шансов написать обо мне хорошую книгу.
Мы рассмеялись, а потом Натаниэль проговорил, запрокинув голову и посмотрев на потолок:
– Людей постоянно приходится учить самым простым вещам – только ты один всё понимаешь сам. Жаль только ещё не знаешь, чем хотел бы ты заниматься в жизни…
– Уж точно не водить метро, – снова усмехнулся я. – Будь моя воля, я бы лучше стал всадником.
– Водить лошадь?
– Ну, можно и так сказать, – снисходительно согласился я, невольно поражаясь терминологии Натаниэля. – Только вот конный спорт закончился для меня еще десять лет назад.
– То есть ты умеешь ездить в седле?
– И даже без седла. – Копируя натаниэлевский жест, я немного наклонил голову набок, а потом произнёс уже более серьёзно: – А так, ну я, например, хотел бы научиться водить машину. Но разве такому, как я, дадут права?
– Хм, вот интересно, значит, управлять целым поездом тебе можно, а машиной нет?
Я пожал плечами:
– В мире всё устроено по-идиотски.
– Если я когда-нибудь стану врачом, то обязательно допущу тебя к вождению, – Натаниэль посмотрел на меня так, словно это была лучшая идея в его жизни.
– Не выйдет, – я улыбнулся, не совсем понимая, что чувствую. – Мы вроде с тобой двоюродные братья. Так что ты можешь быть моим писателем, но никак не психиатром.
– Ну ладно, – Натаниэль вздохнул. – Тогда ты просто заглянешь им в глаза и прикажешь написать в справке всё, что тебе захочется.
– Эй, – я посмотрел на искорки в смеющемся взгляде Натаниэля и, понимая, что с этого мгновения мы говорим не серьёзно, добавил: – Даже если бы я умел, то никогда не стал бы так делать.
Комната, в которую мы вошли, выглядела как типичная больничная палата или номер в дешёвом доме отдыха. Облезающая со стен краска, вероятно, когда-то была зеленоватого оттенка, но сейчас складывалось впечатление, что всё вокруг было выкрашено в серый цвет. Четыре кровати были аккуратно застелены темно-коричневыми шерстяными одеялами, но коврик и настольная лампа были только около одной из них.
Я пристально посмотрел на усталого, небритого и ужасно худого человека, сидящего около окна с закрытыми глазами. Он был одет в бесцветные штаны и растянутую кофту и иногда сотрясался, словно от беззвучного кашля.
– Папа? – тихо проговорил я.
Человек у окна даже не пошевелился, и я сделал несколько шагов вперёд, всматриваясь в острые черты лица сидящего. Если мы и были с ним когда-то
