Но вы же ученый и должны понимать: в определенные периоды развития науки появление тех или иных революционных изобретений – хоть лампочки, хоть радио, хоть мобильного телефона – только вопрос времени. А времени у нас все меньше. Так что заканчивайте, дорогой вы мой человек, с этими бабскими истериками. Нашей с вами первоочередной задачей сейчас, как патриотов России, является в кратчайшие сроки поставить выпуск этих замечательных приборов на поток и…»
Востряковское кладбище, и черная одежда, на фоне которой яркие пятна цветов, венков и лент особенно режут глаза, и острый запах разрытой земли. И тетя Роза, Пашкина мама, отступающая от него, Олега, точно от прокаженного, выставив перед грудью ладони и жутко, беззвучно шепча: «Это всё из-за тебя. Из-за твоих проектов. Убийца… убийца… убийца…»
Мысли его прервал Серёга, громко отхлебнув кофе и прикрыв от удовольствия свободный от челки глаз:
– Ох, кайф!.. Офигенски крутая штука. Это я про «мне-мо», хотя кофеек тоже нормально так зашел… Смотри, вот есть у меня чувак знакомый – он слепой. С рождения. Ни снега никогда не видел, ни футбола, ни порнушки. Раньше так бы и помер, так сказать, во тьме невежества. А теперь – отбашлял любому зрячему, потом «таблетки» на виски?, кнопочку ресивера нажал – и опа! И девки тебе во всех подробностях, и снежинки за окном падают, и Месси по воротам лупит, а ты на трибуне скачешь и орешь от радости. То есть не ты, конечно, – а все равно ты. Твои теперь воспоминания, без базара. В натуре – «мне-можно». Всем – можно!
Олег кивнул, пытаясь отогреть пальцы о чашку с двойным эспрессо. Пальцы отогреваться не желали.
– А даже если и не слепой, – продолжал Серёга, входя во вкус и отчаянно жестикулируя. – Взять хотя бы батю моего. Ему недавно полтос стукнул. И прикинь, за этот полтос он дальше ста кэмэ из своих Мытищ вылезал пару раз. За полвека, а? Но при этом может с полпинка вспомнить хоть восход на Северном полюсе, хоть закат на Мальдивах со всем фаршем из вкусов, запахов и звуков… то есть мог бы, если б захотел. Не бухал бы месяцок-другой, бабосиков поднакопил – и смог. И это, и еще до фига всего. Как по хайвею аризонскому на «Харлее» прешь, а он под тобой дрожит, зверюга, и встречный ветер в лицо. Как на коралловых рифах в прозрачной теплой водичке ныряешь, и вокруг тебя все эти рыбки, медузы, ежи, мать их, морские. Как по отвесной скале лезешь без страховки, за выступы цепляешься, и торкает тебя от мысли, что под тобой сейчас пропасть в два небоскреба глубиной. А главное – что?
– Что? – мрачно поинтересовался Олег, заранее предчувствуя ответ. И не ошибся.
– Безопасно, – рубанул кистью воздух Серёга. – Воспоминания – йеп, риск – ноуп. Типа, уж если отпуск у тебя, так реально на одном позитиве и даже круче настоящего: чтоб и на самолет не опоздать, и дрянью какой-нибудь иноземной не травануться, и чтоб акула тебя за жопу не цапнула, пока ты на рыбок пялишься.
– И со скалы не сорваться.
– Ну да. А если даже и сорвешься, делов-то! Все ощущения – твои: и как летишь, и как орешь, и сердце выскакивает, и ногам холодно, потому что от страха обоссался, а летишь – быстро. Потом – трах, бах, мозги-кишки наружу, душа – в рай. А потом встаешь такой с любимого диванчика, отряхиваешься и говоришь: «Ну ни фига се!» Мозги-кишки на месте, ничего не болит… ну, штаны, может, поменять и придется. И всё. Потому как чувствовал-то все – ТЫ, но разбился – не ты, а ОН. Тот, который тебе «мнеможку» писал. А твое дело маленькое – плати и кайфуй.
Олег скрипнул зубами. Почему-то – и выпитый полчаса назад виски тут совершенно ни при чем – ему до зуда в пальцах захотелось привстать, наклониться вперед, обеими руками взять Серёгу за патлы и как следует шваркнуть мордой о столешницу. Так, чтобы нос в лепешку и зубы во все стороны. А потом еще ногой пару раз, да по почкам, да по ребрам, да по…
– А можно и еще круче, – хрипло заговорил он, с трудом выталкивая сквозь зубы слова. – Например, денег у тебя – как грязи, и все-то ты уже испытал, все тебе приелось. Ни самый разнузданный секс уже не вставляет, ни еда-питье элитное, ни персонально для тебя устроенная коррида с последующим живым концертом Леди Гаги в платье из мяса забитых на этой корриде бычков. Одна только у тебя радость в жизни и осталась, – тут Олег понизил голос и оскалился, куда там лучшему другу всех детей, клоуну Пеннивайзу, – людям больно делать.
Серёга аж дернулся:
– Эй, ты чего?
Но Олега уже понесло.
– Мучить себе подобных. Убивать, – продолжал он с каким-то сладострастием в голосе. – Это ты любишь. А вот рисковать в тюрягу присесть годков эдак на десять – не любишь вовсе. Раньше бы тебя этот риск, может, и остановил бы. А теперь – нанимаешь ты какого-нибудь отморозка, цепляет он себе «таблетки» на виски и идет детей на куски резать. Девственниц насиловать. Старикам кости ломать. А ты потом его воспоминания – раз! – и себе. Даже двойная польза получается: и тебе кайф без риска, и ему крепкий сон без лишних воспоминаний.
Серёга, по всему видать, был парнем впечатлительным и с хорошим воображением. Ну просто мечта «мне-мошника». Лицо парня в процессе пламенной речи Олега слегка позеленело, и когда тот прервался, чтобы перевести дух, патлатый торопливо схватил кружку с остывшим капучино. Глотнул раз, другой, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая кофе по столешнице. Пара капель упала Олегу на руку, но он этого даже не заметил и продолжил говорить:
– А если даже ты никого напрямую убивать-калечить не хочешь, то можешь быть банальным наркоманом. Героиновым торчком, любителем покурить спайс, или ноздри кокаином припудрить, или еще какой дрянью закинуться. Только вот если раньше неизбежной расплатой за кайф были ломка,
