Хлебную пайку снова урезали, теперь рабочие и ИТР получали по двести пятьдесят граммов на день, служащие, дети и иждивенцы – по сто двадцать пять. Но в тот же день на ладожский лёд встала первая машина из многих и многих сотен грузовиков, проехавшихся в Ленинград Дорогой жизни. Надежда делала пайку тяжелее.
Саша снова голодала. На улицах не осталось ни одного лошадиного трупа, растащили даже полуразложившиеся, зато стали появляться трупы людей. Через неделю от них перестали шарахаться, ещё через несколько дней у мертвецов стали пропадать ягодицы.
Заболела бегемотиха Красавица. Бассейн её высох, набрать новый было негде – водопровод не работал. Двухтонное животное исхудало до болтающейся на костях кожи, которая стала трескаться без воды, трещины воспалились и доставляли неимоверные страдания. Каждый день Евдокия Ивановна и Саша притаскивали с речки бочку воды, нагревали и поливали Красавицу, потом смазывали раны камфорным маслом и наводили ей пищу: около пяти килограммов съедобной травы и жмыха смешивали с тридцатью килограммами распаренных опилок.
– Не выживет старушка, – поджимала губы Евдокия Ивановна, а Саша не знала, чего ей больше хотелось: чтобы бегемотиха выздоровела или чтобы умерла и можно было её съесть.
Два желания эти жили в Саше одновременно, никак между собой не противореча и даже в некотором смысле дополняя друг друга, являя собой подобие инь-яна как символа единства и борьбы противоречивых начал. Бегемотиха между тем не отличалась развитой интуицией или прочими тонкостями душевной организации, она тупо смотрела на Сашу воспалёнными красными глазками и поедала свою в большей части несъедобную мешанину.
Однажды Саша доставала из сарая сено и сорвалась, захватила сухую траву в пригоршню и сунула в рот. Трава была колючая, пыльная и горькая, но Саша жевала, судорожно перекатывая жёсткий ком во рту. Стебли резали её рот, она чувствовала вкус крови и содрогалась в предвкушении сытости.
– Что так долго, Сашенька? – спросила от двери Евдокия Ивановна.
Саша не ответила, слишком занятая проглатыванием размякшего наконец от пропитавшей его крови комка сухой травы. Щурясь со света, Евдокия Ивановна не сразу поняла, что происходит, а когда разглядела, без лишних слов отвесила Саше полновесную пощёчину и потащила из сарая.
– Что ж ты творишь, полоумная? – приговаривала подоспевшая на шум Катерина Викторовна, заставляя Сашу открыть рот и пальцем выковыривая сено. – Совсем оголодала, бедняжка. Есть люди, которые дадут тебе еды за украшения, тёплые вещи или лекарства. Хочешь? Отвести тебя к ним?
Саша закивала обрадованно и оттерла с подбородка разбавленную кровью слюну. Она очень хотела жить.
Они шли по заснеженным улицам. Саша не верила, что за полтора месяца яркий современный город можно превратить в тёмное безжизненное царство, ей казалось, что всё это сон, декорация к неведомым сказочным событиям, и что вот сейчас появится Иван-дурак, снесёт голову Чуду-юду на Калиновом мосту, и вспыхнут фонари, заструится тепло по трубам выстуженных домов, и тёмные бугорки на обочинах снова превратятся в живых людей, поднимутся и заспешат по своим делам.
Одной рукой Саша держалась за Катерину Викторовну, другую держала в кармане пальто. Там, в тёмных недрах старого драпа, она сжимала в кулаке два колечка и простенькую цепочку с янтарным кулоном – боялась потерять.
Они зашли в неприметный серый подъезд, не отличимый от доброго десятка таких же, поднялись на второй этаж и остановились возле обитой дерматином двери. Катерина Викторовна вдавила кнопку звонка, внутри квартиры раздался резкий звон.
– Иду! – тотчас отозвался весёлый женский голос, дверь распахнулась, являя взгляду полную блондинку среднего возраста.
– Рада видеть! – улыбнулась блондинка.
Катерина Викторовна кивнула сухо, всем своим видом показывая, что ни за что не пришла бы, не будь в том крайней нужды.
Блондинка усмехнулась краешком накрашенных губ, кивнула: проходите, мол. Саша прошла, спиной чувствуя, что Катерина Викторовна идёт следом. Она вдруг оробела до мелкой дрожи под коленками.
В жарко натопленной буржуйкой комнате пахло спиртным. В углу сидели двое мужчин, на столе перед ними стояла бутылка коньяка, тарелка с нарезанной колечками колбасой, белый хлеб и разломанная плитка шоколада. Сашин рот немедленно наполнила вязкая слюна, она с трудом оторвала взгляд от шоколада.
– Что вам? – грубо спросил мужчина постарше.
Его маленькие глазки остро смотрели из-под кустистых бровей, крупные руки, покрытые мелкими светлыми волосками, тяжело лежали на инкрустированной коричневыми цветами столешнице. Второй был изящнее, значительно моложе, на него смотреть было приятнее. Впрочем, от обоих исходило ощущение беспощадно сытой силы.
– Тушёнку, крупу, сухое молоко, жир, какой есть, – ответила за Сашу Катерина Викторовна.
Саша вынула немудрящие свои драгоценности, положила на стол между колбасой и рукой старшего.
– Три тушняка, два килограмма гречки, пакет молока, – сказал старший, скользнув взглядом по украшениям.
– Пять, – сказала Катерина Викторовна. – И три пачки комбижира.
– Наглеешь, Катя. Не нравится – проваливайте.
