спряталось в морщинке между бровями и складках у обветренных губ, постепенно превращающих её измождённое лицо в маску смирения.
Однажды Саша, забывшись, вышла на кухню и открыла духовку в полной уверенности, что найдёт там покрытого золотистой корочкой огненно-горячего гуся. Духовка была пуста, одинокий паук-самоубийца заплёл её тонкой паутинкой. Саша потрогала паутину и расхохоталась. Вот кем они были, зимними пауками, застывшими в ожидании давно вымерших мух. Вокруг холод и пустота, а они не могут уйти, они умирают здесь, в месте, которое так долго было их убежищем и источником пищи, ну не смешно ли?
Как-то её остановила Катерина Викторовна, долго всматривалась в потускневшие глаза, грязные волосы, небрежно повязанный на груди пуховый платок.
– Детка, нельзя же так опускаться, – покачала она головой по результатам осмотра и повела Сашу в подсобку.
Посредине небольшой комнаты стояла самопальная «буржуйка», в недрах которой корчились в весёлом огне аккуратно распиленные берёзовые чурки. На печке булькал котелок, распространяя одуряющий запах крепкого мясного бульона. Над варевом склонился высокий мужчина, в котором Саша с содроганием узнала охранника, первым выстрелившего в голову несчастного тигра. Она вспомнила свою ненависть, как вспоминают рассказ чужого случайного человека, когда-то встреченного в поезде, рассказ ненужный и неважный, но отчего-то досадно врезавшийся в память. Сейчас ей было всё равно, и она протянула к огню покрытые кровоточащими цыпками руки. Мужчина поднял голову и улыбнулся ей. Саша вспомнила, что его звали Серёжа, и кивнула в ответ.
Катерина Викторовна принесла камфорной мази, протянула Саше. Та взяла, машинально намазала на руки, разглядывая их, словно чужие.
– Ты когда ела в последний раз что-нибудь, кроме хлеба? – спросила Катерина Викторовна.
Саша задумалась. Картошка закончилась давным-давно, тушёнка – вместе с крупой, как раз когда отключили воду. Два раза в неделю Саша брала у соседей салазки и привозила с речки двадцать литров воды, этого худо-бедно хватало умыться, а когда же она в последний раз готовила? Воображение подсовывало пекущегося в духовке гуся, вот только съели его почти четыре года назад.
Катерина Викторовна покивала понимающе, достала из тумбочки широкую глиняную миску и налила в неё из котелка густой перловой похлёбки.
Саша старалась есть медленно, но у неё не очень получалось. Она с трудом сдержалась, чтобы не выхлебать нехитрое блюдо через край, дождаться всё же ложки. Разваренная крупа, пропитанная бульоном, ползла по пищеводу, раздражая и согревая, желудок дёрнулся навстречу и заворчал в экстазе, всасывая и млея.
Насытившийся человек смотрит на жизнь совсем по-другому. Он может, например, враз осознать себя всего, от грязных стоптанных сапог до нечёсаных сальных волос, мучительно устыдиться осознанного и выбежать на улицу. Наскоро причесавшись позаимствованным гребешком и вымыв сапоги в ближайшей луже, человек может вспомнить, как трусливо прятался в воспоминаниях о счастливых часах, и устыдиться ещё раз.
– Вот и хорошо, – кивнула Катерина Викторовна, глядя на преобразившуюся Сашу с нескрываемым одобрением.
Стараниями той же Катерины Викторовны на следующий день в Сашиной квартире появилась точно такая же «буржуйка» и небольшая поленница дров. Принёс это богатство коренастый мужичок в разухабистой ушанке, которому Саша без сожалений отдала золотое колечко с настоящим рубином.
Катерина Викторовна дала ей малюсенький мешочек пшена и кусок мяса. Когда за мужиком закрылась дверь, Саша раскрыла пакет с мясом, внимательно рассмотрела содержимое и задумалась, откуда оно взялось. Красноватая мышца не походила ни на свинину, ни на говядину, скорее всего, она принадлежала средних размеров козе. Саша похолодела, несмотря на исходящее от «буржуйки» тепло, когда вспомнила, что три дня назад очередной угодивший в зоосад фугас убил двух коз, из тех самых, с которым она делила хлеб в начале осени.
Саша осторожно положила мясо на табурет и отошла от него подальше. Сама мысль о том, что можно съесть тех самых коз, вызывала в её душе отвращение, граничащее с паникой. С другой стороны, козы и так умерли, и глупо хоронить мясо, шатаясь от голода. Те козы, которые толкались за право взять кусок хлеба с её ладони, были подопечными, почти детьми, но, умерев, превратились в мясо, которое можно есть, позаботившись таким образом о тех, кто кормил их при жизни. Саша не подозревала, что, пытаясь найти компромисс, чтобы бросить наконец кусок мяса в котёл и утолить вновь проснувшийся голод, она восстанавливает логический фундамент крестьянского животноводства. Действительно, её не такие уж и далёкие предки, если надо, поили поросят из бутылочки, заботились о них и пускали их в дом в особо лютые морозы, давали скотине имена и ласковые прозвища, но резали недрогнувшей рукой, когда подходил срок. Вчерашний Яшка или Гриша подавался на стол в яблоках и с пучком петрушки в оскаленном в смертельной агонии рту, и смерть от руки хозяина превращала его из питомца и любимца в пищу.
Как обычно и случается, вкус горячей каши с мясом успокоил мятущийся Сашин разум, а полнота желудка вытеснила видение доверчиво подбирающей крошки с её ладони козы на задворки подсознания.
