пообещал уничтожить Ленинград, сровнять с землёй вместе с жителями. Саша не верила – разве может такое быть? Однако снаряды рвались, превращая в развалины жилые дома и промышленные кварталы. Люди сначала пугались, прятались в подвалах, потом попривыкли – гремит и гремит, авось пронесёт. Зверям приходилось хуже. Природа не озаботилась снабдить их полезным феноменом – привычкой ко всему, что случалось или могло случиться в этом мире.
Карел Чапек писал, что если животное бить, его глаза обретают человеческое выражение. Несчастный тщеславец не видел глаз бегемотихи Красавицы, когда небо над ней ни с того ни с сего разрывалось и опадало на землю острыми горячими осколками, не слышал, как хлопает крыльями перепуганный чёрный гриф, ревут в ужасе медвежата. Может быть, тогда он осознал бы обретённую человеком привычку к страданию, осознал и ужаснулся бы существу, не мыслящему себя вне страдания, самой эволюцией принуждённого мучить себя и других, которых в гордыне своей величает «братьями меньшими».
Когда артобстрелы стали повседневной реальностью, администрация зоопарка приняла решение усыпить оставшихся хищников. Лекарства берегли для живых, приговорённых животных расстреливали. На всю жизнь Саша запомнила, как охранник прицелился в голову первого тигра. Рассерженный, но ещё не тронутый смертной паникой зверь скалил зубы, щурил жёлтые глаза и явно ждал, когда его оставят в покое. Он умер, так и не заподозрив подвоха, страдание не коснулось его, оно смяло лицо убившего его человека.
Саша понимала, что снаряды могут разрушить ограждение, и тогда хищники побегут в город, она знала, что продуктов не хватает, и голодный тигр в городе – это реальная опасность для многих людей, что охранник выполняет свою работу, но всё равно возненавидела лютой ненавистью большерукого лобастого мужика в серой форменной куртке.
Первый авианалёт унес жизнь слонихи Бэтти. Заслышав взрывы, она спряталась в домике, когда рядом с её вольером немецкий бомбардировщик уронил фугас. Пролетев по положенной по законам физики дуге, фугас взорвался, убив на месте сторожа и ранив слониху.
Когда это случилось, Саша, Катерина Викторовна и Евдокия Ивановна пили чай. Услышав взрыв, они, не сговариваясь, выскочили наружу и бросились стремглав в наивной надежде исправить, спасти, помочь. Надежды тщетны: Бэтти лежала среди обломков, серый бок её тяжело вздымался и опадал с хрипом. Саша потрогала окрашенный красным хобот и побежала за бинтами. Когда она вернулась с полным бинтов и салфеток мешком, Бэтти уже умерла. В открытых глазах её застыло смирение, и оно не было смирением смерти. Это самое выражение появилось в глазах слонихи, когда ей удалось смириться с ноющей под кожей спины тоскливой жаждой свободы. Она не могла по-человечески привыкнуть к неволе, неширокому вольеру, крохотному домику-укрытию и детворе, норовящей угостить её мороженым, несмотря на строгий запрет кормить животных. Ей пришлось смириться, потому что у неё не было способности привыкать.
Бэтти похоронили на территории зоосада, бывшего её домом с 1911 года. После ходили слухи, что слониху съели, но правда в том, что осенью 1941-го никто не представлял себе, что можно есть крыс, слонов, голубей и ворон.
Тем временем немцы заняли Слуцк, Пушкин и Урицк, и сам Гитлер пообещал непокорному Ленинграду голодную смерть.
Сгорел самый крупный, Бадаевский, продуктовый склад. Люди говорили, что его разграбили и подожгли спекулянты, и все якобы утраченные продукты в тот же день всплыли на чёрном рынке, но люди разное говорят, а бомбёжка в тот день была. От прямого попадания загорелся обезьянник, уцелевшие обезьяны разбежались по городу, и их потом долго отлавливали охранники. В подвале одного дома нашли мёртвую макаку с проломленным черепом и ободранной шкурой, с туши были неумело срезаны куски мяса. На Ленинград надвигалась страшная зима 1941 года.
Саша не сильно страдала от голода, куда сильнее мучил холод. Обычно весёлая и подвижная, она впала в апатию, закуклилась эмоционально, словно организм сам собой включил режим энергосбережения. Днём Саша продолжала ходить на работу, где делала что-то совершенно механически, вечера же просиживала в любимом кресле Игоря. Глядя в покрытое ледяной коркой окно, она до мельчайших подробностей вспоминала, как первый раз встречала Новый год вдвоём с мужем. Хотя тот факт, что лёд нарастал внутри квартиры, немного мешал воспоминаниям, в тот период они были самыми яркими переживаниями Саши. Вот Игорь втискивает в дверь разлапистую зеленую ёлку, вот они вместе развешивают на ней игрушки из папье-маше и бумажные фонарики, а в духовке шипит, подрумяниваясь, огромный гусь. Если бы кто-то зашёл к Саше случайно, он не сразу бы заметил её под ворохом одеял, пледов и старых пальто, а она не окликнула бы гостя, ей и так было хорошо. Саша приобрела привычку отщипывать от хлебной пайки маленькие кусочки и долго держать их во рту, постепенно рассасывая, так можно было обмануть голод. Она жалела только, что не получала больше писем от Игоря, всё прочее словно
