Хранителем меня… Папа блюдо отведает и отблагодарит: вернёт тебе неразменный рубль. Исполни обряд на возвращение утраченного…
Доктор почувствовал, как по лицу гуляют сладкие губки, улыбнулся в неге, медленно открыл глаза, и… вдруг проснулся.
С сожалением потряс грешной головой, осмотрелся. Так и есть: он спит одетым в кабинете Барина, на диванчике. За окном светает.
В комнату быстро вошел Халюкин, спросил без предисловий:
– Ну, выдвигаемся?
– Куда?
– К тётке Агафье.
Халюкин открыл форточку. Беззаботно прикурил.
Бутербродов поднялся с постели, неловко, бочком приблизился к очкарику.
– Антох, дай-ка на минутку пистолет, – попросил он ласково. – Мне очень надо. Хочу сравнить со своим револьвером.
– Не вопрос, – согласился Халюкин и сунул руку в карман, но вдруг задумался.
Из кармана вместо оружия он вытащил кулак и с разворота ударил Андрюху в лицо. Тот покачнулся, но удержался на ногах. Потрогал скулу. Нехороший блеск из глаз исчез.
– Спасибо, очкарик! – искренне сказал доктор.
– Ты бы видел свою рожу, – ухмыльнулся Халюкин. – Давай, за работу!
По коридору психиатрички неспешно двигалась широкоплечая медсестра. За ней, пялясь на чрезмерно объемную задницу, вышагивали двое верных друзей. Коридорчик был хмур и обшарпан, вдоль него располагались двери палат камерного типа.
– Двадцать пятый номер, – провозгласила сестра, встала против одной из камер, глянула в глазок и повернула ключ в замке.
– Спасибо, фея, – поблагодарили мужчины. – Оставьте нас одних, пожалуйста.
– Я не фея, – ответила медсестра, поводя дюжим плечиком. – Но наедине вас оставлю. Палату после можно не закрывать, пациентка не буйная. – Она потопала назад, добавив на ходу: – Кажется, Тихонова ещё спит.
Друзья выждали, пока стихнет звук сестричкиных подошв. Не сговариваясь, перекрестились. Прокурор хотел было достать пистолет, но постеснялся доктора. Поэтому в палату вошли, как есть. На кровати лежало тело, накрытое до макушки одеялом.
– Чувствуешь? – повел носом Бутербродов.
– Сера? – принюхался и Халюкин.
Запах – визитная карточка женщины, а визиткой демонов является сера. Друзья понимающе переглянулись. Затем прокурор решительно отдёрнул одеяло. На подушке лежала женская голова без глаз.
– Она?
– Да, её родинка…
Бутербродов почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Повернувшись, он увидел девочку лет пятнадцати, одетую в синий больничный халатик. Распущенные волосы до плеч, глаза со странной поволокой, бледный цвет лица.
– Отойдём, Андрей? – мелодично спросила пришелица.
Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились, и этот день друзьям точно не забыть!.. Доктор вопросительно глянул на прокурора. Тот мельком осмотрел гостью и энергично кивнул: – Андрюх, иди! Я покамест здесь порою, по-своему, по-сыскарски.
Каждому своё. Кому-то общаться с мистикой, а кому-то с трупной массой. Кто на что учился, можно и так сказать. Бутербродов проследовал за синим халатиком в коридор.
– Возьми, – девочка достала из карманчика аккуратно сложенную бумагу. – Она просила передать.
– Кто? – уточнил доктор.
– Покойница, – пояснила девочка и кивнула на тёткину палату.
Кто бы сомневался. Бутербродов взял записку, раздумывая, повертел в пальцах.
– Агафья сказала, что когда-нибудь ты придёшь, – девочка приблизилась вплотную, положила холодные ручки на его плечи, заглянула в докторские глаза снизу вверх.
Некрофилия и педофилия – совсем разные вещи, но понял это доктор только сейчас. В висках застучали молотками адские сущности, а ангелы засевали райскими цветами сознание. В сердце мандраж, а по телу страх.
– Не верь ему сразу, – шепнула юная вестница на ушко.
– Кому? – законно удивился доктор и вдруг осознал, что никого рядом нет.
Врач тупо стоял и соображал, то ли у него открылась чакра, то ли обычный геморрой… Наконец, понял, что ладонь сжимает записку с того света. Так- так-так, уже хорошо. Дальше: кажется, где-то рядом должен находиться верный друг очкарик…
