любимой профессии. Без идеалов. Зато с четким осознанием того, что война — это зло. Бессмысленное и беспощадное. Зло, которое возобновится, если на Альтаире наступит хаос с престолонаследием и тем самым нарушится расстановка сил во вселенной.
Лишь спустя годы в одном из наших дружеских разговоров Сплин признается, что в тот день спасал не меня и даже не равновесие между Дарием и Альтаиром. Он спасал себя — остатки своей веры в то, что эту жизнь все же можно изменить к лучшему.
— Скорей! Скорей! Сюда!
Дальний ангар. Потрепанный, явно повидавший лучшее время звездолет.
— На старую обшивку не смотрите. Начинка суперсовременная. А главное — с антисиловым полем. Если не будет осечки, сможем покинуть Дарий незамеченными. Не засекут.
— А если осечка все-таки будет? — нервно интересуется Дерек.
Сплин философски хмыкает:
— А вам уже не все равно?
Переглядываемся. Как ни печально, но Сплин прав. Выбора нет. Возвращаться нельзя. Даже за Адой, чтобы поговорить… Выяснить все… Я просто не смогу добраться до нее живым. А подставив себя, подставлю слишком многих. Моя смерть повлечет за собой возобновление войны, хаос… И это слишком высокая цена за любовь.
— Ну, так мы летим? — Настырный голос Сплина выводит меня из задумчивости.
— Да.
Пожалуй, только сейчас я в полной мере понимаю отца, для которого интересы империи всегда были важнее собственных. Больше всего на свете мне хочется найти Аду — но я не имею права рисковать собой. Отец Марк прав, — я уже не Эван. Не альтаирский мальчишка, влюбившийся в маленькую дарийку. Я — Иоанн Дрогвард Второй, император Альтаира, обремененный не только властью, но и ответственностью за миллиарды людей. Слушать сердце — роскошь для императора. Он должен полагаться только на рассудок.
Видимо, это с самого начала и была моя судьба.
Самоубийства Ады не ожидал никто.
Невольное уважение и зависть — вот что испытала Верховная Ведунья, видя, как бушующие волны поглощают тело Адамаск.
Этой девчонке всегда было доступно то, что никогда не было подвластно самой Глэдис, — свобода.
Свобода выбора.
Старуха отошла от окна.
— Дура, — прошелестела старуха и быстрым шагом покинула обитель. — Ей бы жить да жить…
Тоска внезапной, непрошеной лавиной обрушилась на Верховную Ведунью. Она хотела напугать строптивицу, вытащить из нее информацию, но не убивать! По какой-то непонятной для самой Глэдис причине Адамаск была для нее…
Кем? Ведунья не могла сформулировать даже для самой себя. Но то, что странная, неконтролируемая девчонка была для Глэдис не просто одной из воспитанниц, старуха знала всегда.
После того как Верховная Ведунья ушла, Карл еще долго стоял у распахнутого окна, глядя, как внизу свирепствуют волны Северного океана, с грохотом разбивающиеся о скалы.
Он смотрел на волны и не мог понять, почему в тот момент, когда Ада выпрыгнула из окна, больше всего на свете ему хотелось броситься за ней, чтобы спасти.
Даже ценой собственной жизни.
Вопрос, так и оставшийся без ответа…
Весть о гибели девчонки из касты воинов довольно быстро облетела Руар. И застала врасплох Мэд. Шатера до последнего надеялась и верила, что сообразительной Аде все же удастся выбраться из всей этой заварухи живой. Но у судьбы, увы, оказались свои планы.
Нет, она не плакала — потому что просто не умела. Мэд разучилась реветь давным-давно, еще в младенчестве. Лежишь в люльке, рядом с другими, точно так же оторванными от родителей детьми, и плачешь, плачешь, плачешь, пока вдруг отчетливо не осознаешь — бесполезно. К тебе все равно никто не подойдет, не пожалеет… Ты никому не нужна. И тогда ты замолкаешь.
Навсегда.
Закрываешься внутри себя. Потому что так не больно.
Но Ада умудрилась пробить эту броню. Броню, которую шатера старательно возводила в душе годами — и правильно делала! Если бы она не позволила Адамаск стать близким ей человеком, то сейчас наверняка не было бы так нестерпимо больно.
Нет, Мэдлин не плакала. Она просто заторможенно сидела на краю все еще расправленной кровати подруги и тупо смотрела в одну точку. Пока вдруг отчетливо не осознала: Анигай! Вот кому сейчас по-настоящему должно быть плохо! Она, Мэд, потеряла подругу. Но он лишился куда большего — родной
