поселянин — еще тот болтун и балагур — и его дородная розовощекая жена с жалостливым сердцем. Оно-то меня и спасло.
— Деточка! Ты жива? Открой глаза! Патрик! Смотри! Она уже коркой льда покрылась!
Ну да, покрылась. Потому что идти по дороге, опираясь на посох, я долго все-таки не смогла и рухнула на обочине. Как долго я пролежала в отключке — не знаю. Очнулась, лишь когда меня обнаружило это семейство.
Старик напоил меня каким-то обжигающим пойлом, от которого внутри сразу разгорелся нешуточный огонь. Не прошло и минуты, как я начала чувствовать пальцы рук и ног. Его жена тем временем, порывшись в узле с одеждой, выудила оттуда довольно грубо сшитое, но зато добротное теплое платье.
— А ну-ка давай примеряй! Дочке везла. Она у нас, правда, покрупнее тебя будет. Ну да ладно, чай, не утонешь в нем. Главное, чтоб тепло было. А лохмотья снимай давай! Простынешь же совсем и помрешь!
Заведя меня за повозку, поселянка шустро помогла переодеться, при этом то и дело цокала языком, разглядывая мое покрытое синяками тело.
— И кто тебя так, деточка? Не муж ли отдубасил?
— Нет. Не муж… — с трудом мямлю я и как последняя дура начинаю рыдать. Видимо, нервы сдают окончательно. — Не муж, — истерично всхлипываю я. — Нет у меня больше мужа.
Я рыдаю, как идиотка, на груди незнакомой дородной поселянки, стоя на обочине дороги. А она, сама со слезами на глазах, гладит меня по заледеневшим волосам.
Я плачу, плачу, плачу, с горестью осознавая, что моя жизнь никогда уже не будет прежней, как и я сама.
Падение в бездну каким-то непостижимым образом заставило удачу встать на мою сторону. Давненько такого не бывало. Сначала поселяне, которые подвозят до Сариты, затем планолет возле таверны — мне удается незамеченной пробраться в него. И вот спустя всего час я уже в Адейре.
С сегодняшнего дня я официально мертва, поэтому иду по городу спокойно. Никто меня не ищет. Пусть так и будет. Тем более что это недалеко от истины. Возможно, физически я еще жива, но в душе… Пугающий холод, пустота и больше ничего. Странное ощущение: тело еще живет. А вот душа… Нет. Лучше не думать. Не могу. Не хочу! И не буду…
Иду по извилистым улочкам старой Адейры. Сама не знаю куда… Не замечаю, как ноги сами приносят меня к ней… К той, которой я никогда не была нужна. К беспутной Акрабе.
Моей матери.
В этом даже что-то есть. Больше мне идти и не к кому. Жизнь, с присущим ей чувством юмора, вернула меня к той, от которой я сама же когда-то и убежала. К той, которая себе на беду родила меня.
За окном полночь. Мы сидим в дальнем углу полупустого кабака. Молча пьем какую-то обжигающую горькую настойку. Дрянь, а не пойло. Но на душе почему-то становится не так горько, я бы даже сказала — весело, и по продрогшему телу разливается тепло. Кажется, я начинаю понимать Акрабу. Если местный эль дает забвение, то…
— Еще пару кружек!
— Не налегай. С непривычки поплохеет, — хмыкает мать, пристально, я бы даже сказала, несколько озабоченно глядя на меня. — Случилось что?
— С каких пор тебя стала интересовать моя жизнь?
— С тех пор, как я плачу за твой эль.
Усмехаюсь. А ведь она права…
— Случилось.
И снова молчание. Первой не выдерживает мать.
— Анигай жив?
Вопрос звучит как бы между прочим, но я все равно улавливаю напряженные нотки в ее голосе. Ну надо же! Неужели нашей беспутной мамаше не наплевать на нас?!
— Жив.
Сын хозяина борделя, дородный детина средних лет, выпроваживает последнего, пьяного в хлам клиента. Бросает на меня вопросительный взгляд.
— Мы закрываемся.
— Она со мной, — устало отзывается Акраба. — Моя дочь. Пару дней поживет у меня. Если ты, конечно, не против.
Я и забыла, что мамуля, даже обретя свободу, так и не смогла ею самостоятельно распорядиться. Впрочем, чему удивляться. Акраба никогда по- настоящему и не была свободной. Сначала Руар, следящий за каждым твоим шагом, затем Катар… Живя здесь, в комнатушке на чердаке борделя, Акраба, по сути, является собственностью хозяина сего веселенького заведеньица. Интересно, меня ждет та же участь?
