«И верно, – подсказал манусу тихо кто-то внутренний, тот, кому до жути охота была жить и неохота ходить под рукой Чернца на полном посмертном гербе, – ведь похожи они. Тадеуш и Якуб. И статью, и ростом, и волос похож. А что лицом не сходны, так Якубова лица уж сколько лет никто не видал. А кто видал, так боялся вглядываться».
– Ну-ка, подними голову, господин Тадеуш, – сказал манус холодно. – Мы-то с тобой не мертвецы еще.
– Да лучше бы я умер! Лучше б ты тогда на дороге меня не спасал!
В гневе Тадеуш почти превратился в себя прежнего. Этого Иларию и надобно было. С рассопливившимся, полубезумным Якубом нечего было и думать Бялое удержать. Тадек – дело другое. У него и дух покрепче, и совесть почище, и дело «святое»… Манус хмыкнул про себя, вспомнив недавние речи Тадеуша. Вот уж не назвал бы он сам Эльку-бяломястовну, княгиню Черны, святым делом, да только если это поможет самому живым остаться…
– Лучше бы умер, говоришь? – прошептал он, понимая, что сам в этот миг кажется безумным. – Не побоишься умереть, чтобы Якуб ожил?
– Как это? Иларий! Ты что такое говоришь?! Неужто ты с небовыми тварями связан? Силой их владеешь? Мертвого можешь вернуть, отдав небу жизнь живого, да так, чтобы и выглядел не гнилой куклой?
Тадеуш, побледнев, встал с постели и попятился к окну. Иларий снял с мертвого белый платок, встряхнул, расправляя да стараясь не глядеть на изуродованное топью лицо мертвеца.
– Сказок ты много в детстве слушал, господин Тадеуш. Не ведаю я небова колдовства. Но, говорят, меня Судьба любит. Видишь, сперва меня тебе послала, а потом тебя мне.
Вспомнилось, как ускакал он от Агнешки, оставил лесную чаровницу, что вернула ему живые руки. Оставил ради того, чтобы не свершилось над другим такое же зло, как совершили над ним самим. И с тех пор все бежит, бежит. Не дадут проклятые бяломястовичи спуску своему слуге. Беда за бедой, предательство за предательством. От воспоминания о травнице словно прибыла сила, почудилось, что ладони обжигает ледяным холодом, вот-вот инеем пальцы обметет.
Тадеуш вытянул руку вперед, другой шаря в сумке, пытался достать книгу. Иларий, усмехаясь, наступал. В руках, увитый белыми нитями силы мануса и от того еще белее ставший, трепетал платок с прорезями. Манус выбросил руку в сторону дальнегатчинца. Белый, светящийся ком силы ударил Тадека в лицо, заставив замереть. Только глаза перебегали с мануса на мертвеца на полу и обратно, да плескался в них такой страх, что Иларий едва не расхохотался.
Манус приблизился к обездвиженному юноше, облепив ему лицо страшным платком. Завязал концы на затылке, расправил. Без усилия поднял с пола большое иноземное зеркало, чтоб дальнегатчинец смог себя увидеть. По тому, как расширил смертельный страх зрачки глаз Тадека, догадался, что понял Тадеуш манусову придумку.
Иларий медленно опустил зеркало, давая Тадеку привыкнуть к новому облику. Провел рукой от скрытой белым шелком макушки вниз, по лбу, по линии носа, коснулся подбородка.
– Толку-то, что похож, Иларий! – едва почувствовав, что может говорить, прохрипел дальнегатчинский книжник. – Кровь-то не переменишь? Не признает меня Землица!
Иларий взял со стола медную чашу для умывания, со звоном поставил на пол, поднял руку мертвого, полоснул по запястью костяным ножом и вытянул эту бездвижную холодеющую руку над тазом. Капля потекла по мраморной коже мертвеца, да так и не упала.
Бранясь, Иларий подхватил мертвого под руки.
– Лохань дай… наследник! – прорычал он. Еще не вполне оправившийся от смертельного страха и онемения Тадек толкнул чашку под ноги манусу. Тот сунул голову Якуба в таз и вывел ножом на горле мертвеца широкую и глубокую полосу. Натекло немного.
Манус отшвырнул тело, склонился над тем, что удалось собрать. Руки все еще светились, сила росла, подхлестнутая травами, а может, памятью.
– Княжича не оживим, да только тут всего и дела – пригоршня крови. Поживет час или около того.
Ловкие гибкие пальцы летали над чашей, темная густеющая кровь начала светлеть. Манус осторожно слил ее в опустевший глиняный кувшинчик от травяного настоя.
– А если не получится? Узнают меня? – дрожащим голосом забормотал Тадеуш.
– Только грозился Чернца убивать, а сейчас боишься чужой кровью на камень брызнуть? – скривил губы Иларий. – Значит, врал ты, что ради Эльжбеты готов и умереть?
Тадеуш насупился, ноздри его трепетали от гнева, в глазах появилось наконец живое выражение.
– Если камень не признает, подумают, что радужная топь всему виной, а может – что княгиня Агата не совсем честною женой была покойному Казимежу. Ни тебе, ни мне от того не будет беды. А вот если получится…
– А отец, брат? – Голос Тадека звучал еще неуверенно, но Иларий поклясться мог, что тот готов уже попробовать.
– Войцеху и Лешеку я глаза отведу. Ты же сказал им, что собираешься раньше уехать?
Тадеуш кивнул.
– Вот пусть и думают, что уехал. Уехал и сгинул.
