– Пой, пой давай, – зашептала громко черная Надзея. – Не гневи матушку-княгиню.
– Шуми, Бяла, шуми, мати полноводная. Плачь о русой его головушке. Ты неси его, мать извечная, облеки его в воды вешние. Стань ему, всеблагая, саваном…
Эльжбета развернула белый ком, вскрикнула, забилась, закричала:
– Мой это платок! Мой! Не отдал бы он его, будь жив! Знала, случилось что-то!
– Откуда взял? – налетела на мальчишку Надзея. Схватила за руку так, что Дорофейка вскрикнул.
– Да что ты, матушка, озверела? – подскочил Багумил. – Стояли мы возле Бялого, выловили бабы из реки мертвеца-утопленника. Пока шум да гам, принес пес нам этот платок. Кто его знает, где взял.
– Да замолчи ты! – толкнула сказителя старая княгиня.
– Утопленника?! – вскрикнула Эльжбета, схватилась за живот, повалилась на лавку. Ветер рванулся над головами баб и певцов, осыпал всех лепестками яблоневыми.
Вскинула княгиня руку, да в гневе позволила соскочить с зеленого перстенька пучку ослепительного света. Целила в мальца, да разгадал ее Багумил, сунулся, заслонил.
Пронзили старика острые ледяные иглы, сковало льдом нутро, не вздохнуть, не крикнуть. Разорвала сила золотничья старое сердце сказителя, и хлынула горлом теплая кровь, покидая свой приют, пролилась на траву и тотчас обратилась алыми кристаллами. Замахнулась Агата в другой раз, да услышав, как вскрикнула от боли дочь, отступилась, растолкала девок.
Княгиню подхватили, понесли в покои, выкликая словницу Ханну.
Все стихло. Один певчик Дорофейка стоял, прислушиваясь к внезапно обрушившемуся на него безмолвию, выставив перед собою беззащитные ладони. Опустился тихо, зашарил руками по земле, натыкаясь на ледяные иголочки заклятья, на закованные в лед кончики травы.
– Дяденька Багумил, – позвал он тихо. – Дяденька…
Глава 59
Ему никто не ответил.
Борислав постучал снова. Не идти ж самому в терем, и как назло никого не видать. Помнил он, как раньше хаживал ко князю как его гербовый манус, так полон дом был и дружинников, и девок, и бояр, пришедших к господину за советом.
А тут словно вымерло все. Только где-то в глубине дома, слышно, бегают, бранятся.
Славко позвал вполголоса:
– Эй, девка! Меня князь к себе вызвал. Проводила бы.
Никто не ответил. Может, приврал старый словник, что Владислав его видеть желает.
– Верно ли, старик, князь сказал прийти? – обернулся Борислав к плешивому словнику. Тот скривился в угодливой улыбке, кивнул, правда, мол.
– Веди. Куда идти-то?
Старик замахал руками.
– Ты уж сам, батюшка, сам. А мне бы мальчонку повидать. Этого твоего певца. В саду не слыхать никого, знать, уж отпустила его княгиня. Может, уж он домой пошел?
Словник развернулся было обратно в двери, но Славко удержал его.
– После песен их со сказителем на кухне кормят. Верно, там и найдем. Ты ведь с князем накоротке, отец, раз приказанья от него носишь, вот и покажи, где кухня-то.
– Так я кто, слуга, батюшка, – попятился к двери словник. – Я все с черного ходу захаживал, а ты меня, вишь, с красного крыльца потащил.
– Так давай с черного, раз тебе так сподручней, – начал сердиться Славко. Схватил плешивого мага за шиворот, стиснул зубы от боли в перевязанных ладонях.
– Давай, не серчай, – затянул старый хитрец, – я ведь за тебя как за сына болею. За всех хвореньких завсегда Землице молюсь.
Хотел Славко сказать старому дураку, что не хворенький он, не больной, что силищи в нем, как в секаче, и, если придется, любому магу он, радугой искалеченный, бока наломает безо всякой ворожбы, да только отяжелели руки. Зазудели, зачесались ладони и запястья под тряпками, пахнущими травяной мазью. Услышал Борислав свой голос, ровный, спокойный, словно бы чужой.
– Верно, батюшка.
– Как отец тебе говорю, мил человек, нет тебе во мне нужды. Тебе своим путем, а мне своим.
– Верно, батюшка.
Сами выпустили руки ворот словничий. Старик, улыбаясь и потирая сухие, морщеные ладони, исчез в двери, и Славко остался один, не зная, как так получилось и что делать. Верно, зачаровал его старик.
Уже собрался незваный гость пойти прочь, да выскочил откуда-то пес Проходимка, заскулил, потянул за рукав.
