и на работе, и дома.
Через полгода Лиза «растаяла» на пятнадцать килограммов, сменила вечные брюки на узкую юбчонку выше колен и молодежные шорты, накупила новых тряпок, сапог на высоких каблуках и модных туфель (ножки оказались еще вполне приличными). Она вся как-то встряхнулась и снова заискрила глазами. Это заметили все. И даже муж, в горькие минуты нежелательного прозрения. Началась обычная в таких случаях суета: бесконечное шушуканье по мобильнику, якобы с подругами, муки совести, проницательные, понимающе-ехидненькие взгляды невестки и недоумение сына. Даже старенькие родители – и те заподозрили что-то неладное. Строгий Лизин отец стал посматривать на нее укоризненно.
В том стане тоже забеспокоились: человек, всю жизнь обходившийся малым, вдруг стал наряжаться, как молодой, поменял машину, перебрался в отдельную комнату, начал благоухать заморской туалетной водой и даже заявил о своем намерении впервые в жизни отправиться на отдых за границу в гордом одиночестве. Жене были известны симптомы этой «болезни», которая случалась с ним и раньше, правда, не в такой запущенной форме: «Пьяница проспится, кобель – никогда». Она, больше переживая из-за оскудения семейной кубышки, чем из-за явной неверности мужа, лишь донимала его язвительными замечаниями, справедливо полагая, что никуда от нее, а пуще того – от своего дома, он, старый хрен, не денется. А сыну было не до отца- донжуана: у него самого случился «переходный возраст».
Лиза часто звонила Ире, посвящая ее в некоторые детали своего бурного романа, но без интимных подробностей (между ними это было не принято). Они дружили семьями много лет, вместе отмечали праздники, ездили отдыхать или друг к другу на дачу, поэтому такое Лизино преображение не могло не вызвать некоторого подозрения у ближнего круга. Лизин муж, конечно, догадывался о главном, как и о том, что остальные догадываются тоже, но не хотел никаких «революций». Он был однолюб: «Что поделаешь, может, и надо было давно уж уйти, но я ее до сих пор люблю. Только ее одну». В какой-то момент Лиза заикнулась о разводе и даже попыталась подыскать небольшую квартирку в ближайшем районе, но все же не решилась, да и денег не хватило бы даже на однушку не первой свежести.
Дважды в год, весной и осенью, они вместе ездили отдыхать за границу, и вскоре протрезвевшая Лиза уже благодарила себя и Бога за то, что повременила с устройством «новой» семьи. Все-таки они были очень разными людьми, с разными взглядами и представлениями о жизни. Даже распорядок дня был у них абсолютно разный: он, «жаворонок», в шесть утра отправлялся на завод и в девять вечера уже укладывался спать, а она в это время только возвращалась с работы или шла в гости, или в ресторан на деловую встречу с заказчиком. К тому же довольно часто уезжала в длительные творческие командировки с коллегами разного пола.
Он – типичный домострой, пролетарий с кулацким уклоном, у которого все разложено по полочкам: когда пить-есть, когда спать-вставать, когда работать, когда садом-огородом заниматься, что надо делать, а чего не надо ни за что и никогда; она – натура художественная, темпераментная, свободолюбивая и сильно самостоятельная, что мужчины-собственники обычно переносят с трудом. К тому же очень красивая и сексуальная. Конечно, такая «правильная» жизнь ее напрягала, особенно на отдыхе – обилие вкусной еды, подавляющей волю к сохранению пристойной фигуры, ленивое валянье на пляже и отход ко сну еще засветло… строго по часам, а не тогда, когда хочется. И никаких гулек. С одной стороны, это было какой-то передышкой в ее напряженной жизни. Но с другой… довольно утомительно.
И все же она сильно привязалась к нему. Он сам решал все житейские вопросы: когда, куда, что, сколько и зачем, а она этим не была избалована, скорее, наоборот. Действительно, никто больше так о ней не пекся, как он: как она себя чувствует, успела ли как следует поесть, тепло ли оделась, не засиделась ли где с друзьями, не надоела ли ей старая шубейка, не пора ли сменить цацки или духи, не надо ли чего ее внуку или помочь на даче. Конечно, это подкупает и вызывает чувство благодарности, но… постоянное нахождение «на связи» с подробными докладами о прошедшем дне и своих домашних надоедает тоже. А он без нее вообще жизни не мыслил: «Если ты меня бросишь, я сразу умру».
Но первым умер Лизин муж, который жил с весны до осени на даче и приезжал в Москву только с первой порошей. В последние годы он сильно похудел, весь ушел в себя, стал угрюмым и раздражительным до истерии, много пил и не поддавался на уговоры родных показаться врачу. «Отстаньте от меня. Это вы все вечно стонете, а у меня ничего не болит, и лекарствами вашими сами травитесь», – упрямился он. Лиза, недавно схоронившая отца, металась между работой, старенькой больной матерью и мужем, моля Бога, чтобы самой не свалиться. С весны начиналось бесконечное мотание на дачу с продуктами. Она готовила на электроплитке мужу еду на неделю, сажала-косила-полола и мчалась обратно. Хорошо, что научилась водить машину, – не надо никого просить отвезти-привезти.
В последний раз Лиза с сыном привезли его с дачи совсем разбитым. Возвращаться домой он никак не хотел, несмотря на промозглую осеннюю слякоть. Ни на что не жаловался, но ночами метался и уже не мог сдержать стоны. Лиза почти не спала, в их заставленной комнатенке и прикорнуть-то негде было. Беспокоить молодежь она не решалась. «Скорые» приезжали и уезжали. Муж злился и не мог толком объяснить врачам, что болит: болело все. Наконец врач очередной неотложки сгреб его без всяких разговоров в охапку, пригрозив, что если тот начнет брыкаться, то тут же и умрет. Состояние оказалось тяжелым, врачи боялись за исход операции. И все же решились. Сложная операция прошла благополучно, но у ослабленного пациента уже не осталось никаких силенок, чтобы выкарабкаться. Через месяц после возвращения с дачи его не стало.
Лиза полгода не могла отойти от этого несчастья, казнила себя за то, что вовремя не спохватилась и не заставила его лечиться, за то, что часто уезжала, мало уделяла ему внимания… и отправлялась отдыхать без него. Лишь совсем ослабевшая мать заставляла ее держаться: Лиза ездила к ней до работы и после – готовила, кормила, убирала, стирала… и ничего не говорила о скончавшемся муже, а старушка, как назло, без конца о нем спрашивала:
