страдающих людей мне даже не дано услышать.
Выражение лица Красного дракона стало удивленно-недоумевающее, после чего он прямо спросил:
– Тебе жаль дракона, который, как я только что недвусмысленно заявил, ни секунды не пожалел бы тебе подобных?
Не нашлась что сказать на это, только кивнула. Потому что да, было безумно жаль того, чей крик был наполнен мучительной болью и ужасающим страданием. До слез жаль.
– А мне нет, – неожиданно заявил Асур-Ррат. И добавил: – И остальным древним тоже ничуть не жаль, иначе бы вмешались давно.
Я… снова открыла рот.
– Чему удивляешься? – поинтересовался дракон.
– Вы… – мой голос дрогнул. – Вы можете ему помочь?
Красный дракон невозмутимо пожал плечами и безразлично ответил:
– Не вижу смысла. И меня, и остальных древних устраивает кандидатура Ирэнарна-Ррат-Эгиатара на посту Владыки. Черный дракон – сильный правитель, уверенный лидер, заботливый сын крылатого народа, да и его благородство подкупает.
Я продолжала потрясенно смотреть на древнего.
А он совершенно спокойно продолжил:
– Пришлось приложить некоторые усилия к тому, чтобы Ирэнарн взял на себя обязанности и духовного лидера драконов, и спустя пять лет он смирился с неизбежным, что радует.
Мне вспомнились слова Хатора о том, что пять лет в храме службы не было, потому что Владыка все надеялся поднять брата… Вспомнила и про то, что лучшие целители были приглашены в замок, но сделать ничего не смогли… И я вдруг поняла – пять лет! Целых пять лет старший дракон мучается! И эти крики… пять лет? А древние об этом знают и…
– И вам все равно, что дракон так мучается? – поднимаясь, возмущенно спросила я.
Асур-Ррат безмятежно улыбнулся и кивнул. А затем, полностью игнорируя мое возмущение, спокойно добавил:
– Дорогая моя девочка, мы древние, мы отчетливо знаем, когда стоит вмешиваться, а когда нет. Глупость, надменность и самонадеянность Гаррата обернулись выгодой для Долины – так какой смысл вмешиваться? Гаррат сгинет до конца этого года, Черный долго держал его, но он не всесилен. Ничего, Ирэнарн переживет, останется на посту Владыки, и под его правлением драконов ожидает новый Золотой век.
Он проговорил все это со спокойствием и безмятежностью, свойственной, вероятно, только древним. И Красному дракону было совершенно безразлично, что вот уже пять лет мучительно погибает живое существо, а Владыка… Я вспомнила реакцию Черного дракона на крик первый раз… и второй… Его окаменевшие черты лица и злость в глазах… неимоверную злость. И вдруг совершенно неожиданно поняла – он злился на себя. Асур-Ррат сказал: «Черный долго держал его, но он не всесилен», значит, только благодаря Владыке его брат до сих пор жив и все же умирает, медленно, но неизбежно… Владыка гневается на себя за то, что не может ему помочь… и теперь я это поняла. А вспомнив все, что думала про дракона, испытала стыд. Как я могла заведомо обвинить его? И как же ему тяжело! А этот древний…
– Как вы можете? – потрясенно спросила я. – Как же вы можете так спокойно говорить о том, что кто-то умирает в жутких мучениях? Как? Вы точно древний?
В глазах Красного дракона полыхнуло зарево отдаленного пламени, и он предупреждающе произнес:
– Дорогая!
А я вдруг поняла – он не первый раз произносит это слово. И выдохнула:
– Почему вы называете меня так?
Усмехнувшись, Асур-Ррат язвительно ответил:
– Называю вещи своими именами. Ты очень дорогая для меня девочка. И цена твоя стремительно будет расти ровно до тех пор, пока мы не наполним мою сокровищницу. Так что вытирай сопли, смирись с неизбежностью, и пошли продавать пирожки!
И вот после этих слов мое негодование достигло предела и вылилось в одно короткое:
– Нет!
А после и не в короткое:
– Я не потрачу ни секунды времени на то, чтобы помочь чело… дракону, которому совершенно наплевать на страдания других! Да как вы можете вообще? Как?! Я просто не понимаю!
Усмехнувшись, дракон меланхолично ответил:
– И не поймешь. Для понимания, девочка моя, ты прожила слишком мало лет.
И дракон посмотрел на меня со все той же насмешливой улыбкой, искривившей его тонкие губы и словно подчеркнувшей нечеловеческие глаза. И смотрел он так, словно, великий в своей мудрости, относился ко мне с не менее великими терпением и снисхождением. И вот мне многое хотелось ему сказать, но выговорила лишь:
