Целый день после этого я ломала голову над тем, за что, черт возьми, извинялась перед Кристи Брутер Стейси. А когда до меня дошло, что возможно, она извинялась за дружбу со мной, мой иллюзорный мир рухнул и исчез. Его словно и не было никогда.
Проснулась я с ощущением, что новый день принесет перемены. Думала, вернусь домой. Пока я спала, приходила мама. Она оставила для меня одежду, а потом испарилась как дым. Я села в постели и смахнула с глаз волосы. Кровать заливал струящийся из окна солнечный свет.
Я вылезла из постели, взяла костыли, прислоненные медсестрой к стене у моей кровати, и допрыгала с их помощью до ванной – теперь я могла передвигаться самостоятельно целый день. Из-за болеутоляющих я все еще чувствовала легкую слабость и головокружение, но мне больше не ставили капельниц и повязка на ноге хоть и доставляла неудобство, но мешала не сильно. Я ощущала ноющую боль в бедре– так, наверное, ноет засевшая между пальцев заноза.
Передвижение с костылями и умывание заняло у меня немало времени, и когда я вышла из ванной, на краешке постели уже сидела мама. У ее ног стоял маленький чемодан.
– Что это? – спросила я, доковыляв до кровати. Взяла футболку и начала снимать пижаму.
– Вещи, которые тебе могут понадобиться.
Вздохнув, я натянула футболку и принялась за джинсы.
– То есть я тут еще на один день остаюсь? Но я же хорошо себя чувствую. Могу самостоятельно передвигаться. Мне можно пойти домой. Я хочу пойти домой, мам.
– Дай я тебе помогу. – Мама наклонилась помочь мне облачиться в джинсы.
Она застегнула за меня молнию и заклепку – это было стремно и успокаивающе одновременно.
Я прохромала к инвалидному креслу и опустилась в него. Вытащила попавшие под футболку волосы и устроилась поудобнее. Потом подъехала к тумбочке, на которой медсестра оставила поднос с завтраком. Я унюхала запах бекона, и в животе заурчало.
– Так они сказали, когда отпустят меня? Завтра? Мам, я правда думаю, что могу уже вернуться домой. Может, поговоришь с ними? – Я подняла крышку подноса. В животе снова заурчало, и я поспешно сунула кусочек бекона в рот.
Мама только собралась мне ответить, как распахнулась дверь. В палату вошел мужчина в клетчатой рубашке и брюках цвета хаки, с наброшенным на плечи белым халатом.
– Миссис Лефтман, – весело сказал он, – я доктор Дентли. Мы разговаривали с вами по телефону.
Я смотрела на него с набитым беконом ртом.
– А ты, должно быть, Валери, – заботливым тоном продолжил он и протянул мне руку для пожатия.
Проглотив бекон, я пожала его ладонь.
– Доктор Дентли, – еще раз представился он и сел рядом. – Штатный психиатр больницы «Гарвин Дженерал». Как твоя нога?
Я взглянула на маму, но она смотрела в пол, усиленно делая вид, что ее тут нет.
– Нормально, – ответила я, потянувшись за другим кусочком бекона.
– Это хорошо, хорошо.
С его губ не сходила улыбка. Нервная улыбка. Словно он чего-то побаивался, но не лично меня. Может, самой жизни? Будто она может в любую секунду прыгнуть и вцепиться в него.
– Назови свой уровень боли в настоящий момент.
Он достал папку-планшет с моей историей болезни. В конце ее, конечно же, имелись данные по моему обезболиванию и динамике боли. Я по сотне раз за день отвечала на этот вопрос с того времени, как попала в больницу. «У тебя болит на десять баллов? На семь? А может, сегодня на четыре целых триста семьдесят пять сотых?».
– Два балла, – ответила я. – И что? Меня теперь выпишут?
Доктор Дентли тихо засмеялся и подтолкнул указательным пальцем съехавшие с переносицы очки.
– Валери, мы хотим, чтобы ты излечилась, – сказал он терпеливым тоном детсадовского воспитателя. – Как физически, так и душевно. Потому я и здесь. Я проведу оценку твоего психического состояния, после чего мы решим, как тебе помочь обрести душевное равновесие. Тебе хочется сегодня себе навредить?
– Что? – Я посмотрела поверх его плеча на маму. – Мам?
Она продолжала таращиться в пол.
– Я спросил, хочется ли тебе сегодня навредить себе или кому-то другому?
– Хочется ли мне покончить с собой?
Дентли кивнул. Казалось, дурацкая улыбка прилипла к его губам.
– Или порезать себя. Или причинить себе боль иным способом.
