– Валери ходит в школу «Гарвин».
Доктор Хилер опустился в мягкое кресло и указал рукой на стоящий напротив диван.
Я тут же плюхнулась на него.
Мама скованно отступила к дивану и села на самый краешек, точно боялась испачкаться. Понаблюдав за ней, я почувствовала стыд, раздражение и досаду. Мне захотелось вытолкать ее из кабинета. Еще больше захотелось пулей выскочить из кабинета самой.
– Как я уже говорила, – продолжила мама, – Валери в день стрельбы находилась в школе.
Доктор Хилер перевел взгляд на меня, но ничего не сказал.
– Она… – мама замялась, – знала мальчика, который устроил стрельбу.
Все, что она говорила, было так фальшиво, что я вышла из себя.
– Знала? – вскипела я. – Он был моим парнем, мам!
В наступившей тишине мама явственно пыталась овладеть собой. Слишком явственно, напоказ, чтобы доктор Хилер понял, с каким ужасным ребенком она обречена иметь дело.
– Мне очень жаль, – тихо произнес доктор Хилер.
Я подумала, он обращается к маме, но вскинув глаза, увидела, что он смотрит на меня.
За моей вспышкой последовало долгое молчание, во время которого мама шмыгала носом в салфетку, а я уставилась в пол, ощущая на себе взгляд доктора Хилера.
В конце концов мама прервала молчание и ее голос в замкнутом пространстве прозвучал пронзительно и резко:
– Мы с ее отцом, разумеется, беспокоимся за нее. Ей нужно поскорее оправиться и наладить свою жизнь.
Я покачала головой. Мама по-прежнему считает, что я могу жить прежней жизнью?
Доктор Хилер глубоко вздохнул и подался вперед. Он наконец оторвал взгляд от меня и сосредоточил его на маме.
– Что ж, – произнес он мягким, убаюкивающим голосом, – без сомнения, наладить жизнь очень важно. Но, возможно, сейчас для Валери гораздо важнее открыть свои чувства, разобраться в них и найти способ примириться с произошедшим.
– Она не хочет об этом говорить, – возразила мама. – С той минуты как ее выписали из больницы…
Доктор Хилер остановил поток ее слов, вытянув руку, и обратил взгляд на меня.
– Послушай, я не собираюсь говорить тебе, будто знаю, что ты чувствуешь. Не собираюсь умалять тяжести того, через что ты прошла, заявлениями, будто знаю, каково тебе сейчас, – сказал он мне.
Я промолчала. Он сменил позу в кресле.
– Может, начнем с того, что выгоним твою маму и немного поговорим? Как ты на это смотришь?
Я не ответила, а мама, похоже, обрадовалась такому повороту и встала. Доктор Хилер тоже поднялся и проводил ее к двери.
– Я много работаю с ровесниками Валери, – тихо сказал он маме. – Я буду с ней откровенен. Не резок, но прямолинеен. Когда нужно разобраться с какой-то проблемой, недомолвок быть не должно. Мы выкладываем все как есть, рассматриваем проблему со всех сторон и находим способ, как ее разрешить. Однако прежде всего я здесь для того, чтобы выслушать Валери и предложить ей свою поддержку. – Доктор Хилер повернулся, посмотрел на меня, сидящую на диване, потом на маму, взявшуюся за дверную ручку. – Возможно, в дальнейшем мы решим, что тебе не избежать изменений, – обратился он ко мне. – Если так, потом мы это обсудим. Сейчас же мы будем больше говорить о твоих мыслях и поступках. Вопросы есть?
Я промолчала.
Мама уронила ладонь с дверной ручки.
– Вы когда-нибудь имели дело с подобными случаями?
Доктор Хилер отвел взгляд.
– Я имел дело с насилием. Но с подобным – никогда. Думаю, я смогу вам помочь, но не хочу обманывать вас и говорить, что точно знаю, как все уладить. – Он снова посмотрел на меня, и в его печальных глазах отразилась самая настоящая боль. – То, через что ты прошла, – ужасно.
И я опять промолчала. С доктором Хилером молчать было просто. Доктор Дентли упек бы меня за это в психушку. Доктор Хилер, похоже, этого ожидал.
– Я буду в коридоре, – сказала мама, выходя из кабинета.
Я не смотрела на нее, уставившись в пол.
Доктор Хилер прикрыл дверь, и наступила такая тишина, что я услышала тиканье часов и шорох обивки, когда он опустился в свое мягкое кресло.
– Сейчас один из тех моментов, когда невозможно подобрать подходящие слова, – тихо произнес доктор Хилер. – Могу только представить, через какой ужас ты прошла и как трудно тебе приходится теперь.
Я передернула плечами, все еще не в силах поднять на него глаза.
Он прочистил горло и сказал, слегка повысив голос:
