— Маша по вам плакала.
— Зачем сюда привели?
— Помните, я вас просил дождаться, место одно хотел показать?
— Помню.
Иван Егорович кивнул, развернулся и пошел по льду.
— О, черт, — сказал ему в спину Ваня.
Огромная река стояла под ними во льду, и чем дальше они отходили от берега, тем сильнее Ваня чувствовал всю ледяную, черную глубину воды под собой. Ветер дул в лицо и закладывал уши, и Ваня наклонял против ветра голову.
Вдруг Ваня остановился. Он услышал какой-то странный треск под ногами и с ужасом посмотрел под ноги. Ему показалось, что лед качнулся.
Ваня поднял голову и увидел, что Иван Егорович на него смотрит, холодно и насмешливо.
Иван Егорович усмехнулся и двинулся дальше. Ваня пошел пятнами и тоже двинулся дальше. Вдруг он явственно услышал треск льда, и тут замер Иван Егорович, потому что лед затрещал прямо под ним. Увидел насмешливые Ванины глаза и — пошел.
И так они шли до середины реки по слабому льду, трещины расходились под ногами, и они их видели при свете луны. Шли, поглядывая друг на друга, храбрясь друг перед другом, скрывая свой смертельный страх. Что-то вроде дуэли у них выходило. Наконец, в середине реки, Иван Егорович остановился, повернулся к Ване и сказал:
— Пришли. Здесь это место.
— Да? — сказал Ваня. — И что в нем такого особенного, кроме того, что мы над самой глубиной стоим?
— На берег посмотрите, пожалуйста. На тот, с которого мы сошли.
Ваня посмотрел.
Место было действительно замечательным, в том смысле, что с него открывался замечательный вид.
При лунном свете обрывистый заснеженный берег сливался с небом в бегущих облаках, и казалось, что церковь парит в небе без опоры, сама по себе.
Вдруг лед под Иваном Егоровичем затрещал, и Ваня испуганно взглянул на него. Он видел, как лед прогибается под Иваном Егоровичем, но сам Иван Егорович стоял неподвижно, холодно глядя на Ваню.
— Осторожно, — еле слышно произнес Ваня.
Он шагнул было к Ивану Егоровичу, но от его движения трещина вдруг стала расширяться.
— Прыгайте! — крикнул Ваня.
Но Иван Егорович не прыгнул. Лед под ним совсем разошелся, и он провалился в черную щель, неподвижный как изваяние. Ни вскрика, ни всплеска. Быстрое течение реки мгновенно затянуло человека под лед.
Маша мгновенно открыла дверь на звонок. Была она в черном платочке, осунувшаяся, постаревшая, сгорбившаяся.
— Здравствуйте, — сказал тихо Ваня.
— Здравствуйте, — сказала Маша. — Проходите, пожалуйста, в комнату, только не разувайтесь… Сюда, за стол. Я сейчас свет зажгу.
Ваня сел в пальто за круглый стол, над которым зажглась хрустальная люстра. Смотрели со стен люди. На столе лежала завязанная на тесемки большая папка.
— Посмотрите, пожалуйста, — сказала Маша. — Откройте и посмотрите.
Ваня развязал тесемки и открыл папку. В папке были листы с рисунками. В основном гуашь. Ваня просмотрел внимательно лист за листом, сложил их в папку, закрыл, завязал тесемки.
Поднял голову, посмотрел на Машу. Покачал головой.
— Он и сам знал, что не художник, — сказала Маша грустно.
— Почему, — сказал Ваня, — он был художник в своем роде. И он это знал.
Больше им говорить было не о чем, и Ваня попрощался.
Картины, которые писал Иван Егорович, были действительно чудовищны. Но на этот раз самое сильное впечатление на Ваню произвело не качество исполнения, а сюжет одной из них. На этой картине маленький мальчик летел на воздушном шаре над первомайской демонстрацией. Художник не смог передать чувство полета, но Ваня его помнил.
Свойство времени
