— …Какая встреча? Правда не помню. Да перестань, зачем это, все прошло, что уж ворошить. Не хочу. Точно. Без меня. Привет передавай. Да. Целую.
Мать отключила телефон, съела яичницу. Взяла медную турку с деревянной ручкой, насыпала кофе, залила водой, поставила на маленький огонь, взяла погасшую сигарету, щелкнула зажигалкой. Курила и следила за кофе. Дым уносило в открытую фрамугу. Митя смотрел на бледное синее пламя. С улицы на карниз опустился сухой листок, откуда-то с серого неба, с небесного дерева. Осень у них там, в небесах.
Мать выпила кофе, вымыла за собой посуду и пепельницу. Порядок. Скользнула по Мите невидящим взглядом и ушла. Митя слышал, как она собирается. Слышал запах ее духов. Мысленно сказал: «Дождь обещали, зонт не забудь».
Дверь захлопнулась, Митя вышел в прихожую. Зонт лежал на тумбочке.
Митя включил душ на всю мощь, вода обрушивалась с тяжелым грохотом, стоять под ней было почти невозможно, но Митя терпел. Этот душ вышибал все мысли, из него Митя выходил оглушенный, ослабевший, очистившийся. Как будто спасшийся.
Мокрый прошлепал к себе в комнату. Увидел мельком свое бледное отражение в зеркале, на секунду приостановился. Кто-то чужой там, не Митя. Кто-то жалкий.
Убрал постель. Оделся во все чистое на влажное еще тело. Футболка, трусы, джинсы, носки. Как солдат надевает все чистое перед смертельным боем. Да, Митя собирался в школу, как на войну. Война длилась уже девять лет, и не было надежды на скорое окончание. Будет ли вообще этот последний залп — последний звонок? Война затяжная, унылая, окопная. Война на выжидание. Война без врагов, без выстрелов, но война. Мите казалось, что в школе медленно утекает из него жизнь. Он сидел на уроках сомнамбулой, и ему было страшно провожать в последний путь свое время. Школа была тем светом.
Но сегодня уже нельзя было не идти. «Это как к зубному, — говорил себе Митя. — Надо пережить. Перетерпеть». Мать как-то раз ему сказала, что вся жизнь — терпение. Но Митя ей не верил. За окном пошел неслышный дождь. «Крадучись, — подумал Митя. И передумал: — Чего ему, дождю, красться, он просто спит, спит на ходу. На лету». Митя надел часы, он их снимал перед душем. Захватил сумку с единственной на все уроки тетрадкой. В прихожей, не зажигая по своему обыкновению свет, отыскал под стойкой кроссовки, натянул.
Митя распахнул дверь и оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Она испуганно отступила. С ее сложенного зонта стекала вода. Женщина смотрела растерянно.
— Здравствуйте, — мягко произнес Митя.
— Я к Наталье Алексеевне, — глухо сказала женщина.
— Натальи Алексеевны нет.
— Мы договорились. Я Валя. У нас занятие.
— Никак нет, не здесь и не сейчас, потому что здесь и сейчас ее нет, можете проверить, пожалуйста, — и Митя отступил, освободил женщине проход в квартиру.
Но женщина в квартиру не шла.
Митя заговорил быстро, отчетливо, весело:
— Может, вы чего перепутали, Валя? Или она? Звоните, как еще узнать?
Митя вышел к ней на площадку. Ключи вертел в руке.
Женщина от Мити отступила, вынула телефон, нашла номер в списке. Зонт ей мешал, сунула мокрый под мышку. Прижала трубку к уху и вслушивалась напряженно.
— Абонент не отвечает.
Лицо у нее было маленькое, круглое, бледное. Мите показалось, что она совершенно потерялась, как ребенок, которого никто не встретил на вокзале.
— Но мы совершенно точно договорились, вот, смотрите сами, — она показывала Мите экран мобильного. — Вот, эсэмэска, время, число, она сама назначила, видите?
— Да, вижу, определенно, время, число, все правильно, но ее здесь нет. Чем я могу вас утешить? Чашку чая?
— При чем тут чай?
— Могу предложить занятие. Я вполне могу провести. Пойдемте.
— Но вы шли куда-то, собирались.
— Уже не важно. Прошу.
Она смотрела опасливо с площадки в полумрак прихожей.
— Вы боитесь?
— Да.
— Чего?
