проскальзывает и портит нам жизнь. А жизнь мы не должны себе портить ни при каких условиях. Это очень на руку нашему дорогому времени.
– Мне кажется, что времени на нас так же наплевать, как нам на него, – решился я на отважное предположение.
– Это ты зря так думаешь, – отмел Барон мою идею широким жестом.
Зависла пауза, густая от переваривающихся в ней мыслей. За окном ревели моторы стартующих на светофоре машин, а внутри под спокойный треск огня шуршали крылья переминающейся с ноги на ногу Виртуэллы.
– А привязанность к вещам – это нормально? – спросил я наконец. – К достижениям?
– Превосходный вопрос! – обрадовался Барон. – Я вижу, твои мозги действительно именно то, что надо! Если вкратце, то я считаю, что чрезмерная привязанность к чему-либо – это плохо. Нам же нужна свобода! Но так как именно привязанности доставляют нам на определенном уровне наслаждение, без них не обойтись. Ты любишь хорошо поесть? Значит, ты привязан к изысканной еде. Ты – гурмэ. Ты разбираешься во вкусовых тонкостях и извлекаешь из них наслаждение. Но когда эта еда тебя одолевает, ты превращаешься в гурмана, а по-нашему – в обжору. А это уже не то. Тут меняются роли контролирующего и контролируемого. Это не должно происходить ни при каких обстоятельствах! Всегда помним, что мы – хозяева себя и всего вокруг. То же самое с одеждой. Когда ты пользуешься талантом кутюрье и таким образом наслаждаешься собой и теми возможностями, которые тебе открывает дорогая, стильная одежда, ты стоишь за штурвалом и со знанием дела ведешь свой корабль. Но когда ты начинаешь спускать все свои деньги в бутиках и проводить в них большую часть дня, ты уже, к сожалению, одержим и упустил из виду цель.
– Но… – почесал я за ухом, и Виртуэлла оттолкнулась от моего плеча и улетела в глубь комнаты. – Но невозможно же относиться прямо совсем ко всему… просто, что ли? Да, просто. Ведь это то, что вы имеете в виду, так?
– Просто, – поморщился Барон. – «Просто» – это какое-то слишком невзрачное слово. Но ладно, пусть будет просто. К чему ты не можешь относиться просто, Адам?
– Ну, скажем, то же искусство…
– О-о да! – покивал Барон, и лицо его выразило всю мировую скорбь. – Искусство – это, конечно, серьезно… А знаешь, почему оно воспринимается нами с такой серьезностью? Как нечто святое?
Я покачал головой.
– Потому что через него мы пытаемся убежать от реальности, от самих себя. Оно – практически единственный наш выход. Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины. Помнишь?
– Нет. Что я должен помнить? – насупился я, почти физически ощущая, как на мне вырастали иголки, будто на дикобразе.
– Кто это сказал? Ну? – развел руками Барон. – Ницше! А он как раз не боялся смотреть этой истине в глаза. Один из немногих.
– Кому какая истина… – пробубнил я себе под нос.
– Нет-нет-нет! – грозно помахал Барон указательным пальцем. – Не надо тут этого романтизма! Истина у нас одна, и она сурова. И лучше смотреть ей в глаза, как и времени! Рассчитывать мы можем в этом мире только на самих себя и свою свободу. Только мы можем сделать себя неприкосновенными! Трезвый взгляд и бесстрашие – это наша кольчуга, Адам! Неужели ты этого не чувствуешь? Разве ты не хочешь быть неприкосновенным?
– Хочу, – выпалил я, хотя не до конца был в этом уверен.
Что-то во мне боролось с каждым словом Барона с неистовой силой, но, так как я твердо решил довериться ему, обратного пути мне не виделось.
– Хочу, – повторил я еще раз, скорее для того, чтобы убедить самого себя, а не своего собеседника.
Барон с одновременно тяжелым и облегченным вздохом расплылся по креслу и хлопнул два раза коротко в ладоши. Тут же из темноты вынырнула миловидная девушка с подносом, на котором покачивалась карамельная жидкость в хрустальном графине, и поставила его на круглый столик рядом с креслом Барона. Налив коньяка в пузатый бокал, она сложила руки за спиной и отплыла обратно в небытие.
– Это не Магда, – заметил я, несколько разочарованно.
– Нет, это не Магда, – подтвердил Барон, жадно отпивая напиток.
– А… почему?
– Почему не Магда? – отставил он бокал обратно на столик. – Потому что нервы у Магды были не те. Не та хватка. Да и Виртуэлла ее не любила. А кто- то другой любил слишком сильно, – сердито прищурился Барон в сторону коридора. – Но не в этом суть. У тебя еще будет достаточно симпатичных девочек, не переживай.
– Да я не переживаю, – покраснел я обиженно и отвел взгляд.
– Приходят-уходят, приходят-уходят, – помаячил Барон пальцами, как стрелками метронома. – Но мы говорили о вечном, об искусстве! В общем, я надеюсь, что тебя никогда не замучают амбиции в этом плане. Слышишь меня, Адам?
– А как меня должны замучить амбиции? – спросил я в пол, хотя уже с неким ужасом подозревал, куда вел этот разговор.
– Знаешь, – взялся Барон снова за бокал и стал покачивать коньяк плавными волнами, – буквально недавно я слышал про одно интересное и в то же время идиотское – как это часто водится – исследование. Провели опрос среди не помню какого количества людей и выяснили, что на уровень счастья… Я вообще-то ненавижу это слово, но пока оставим его в покое… Так вот, на уровень счастья достаток или вид работы не имеет практически никакого влияния.
