отсрочки? Тоже. Вообще ретироваться из всей этой истории? Ни за что!» Внезапно я устал ударяться лбом в стенки и мысленно остановился, опустив руки. «В конце концов, я помню многое наизусть, а терять такой шанс из-за каких-то исписанных страниц – непростительная глупость», – решил я, вновь убеждая самого себя. Действовать надо было быстро, пока я не успел передумать.
Почти что бегом я отправился в коридор, где в одном из шикарных пакетов влажным комом лежали мои старые вещи. Из кармана джинсов я достал своего верного спутника – небольшой блокнотик в синем переплете. Сердце мое больно сжалось, и я поторопился вернуться в гостиную, чтобы не дать слабину. Я уже хотел снова сесть на диван, но Барон спокойно и одновременно властно указал на камин. Я так сильно сжал свой блокнотик, что он прогнулся и как будто издал жалобный стон, предчувствуя скорую смерть. Но мои ватные ноги сами по себе донесли меня до полыхающего пламени. Жар ударил мне в лицо, и я, как зачарованный, уставился на танцующие языки огня.
– Рассматривай это как отправную точку в новую жизнь, – тихо проговорил Барон со стороны. – Жизнь, полную наслаждений и с наибольшим контролем с твоей стороны. Без пагубных амбиций, сидящих удавом на твоей шее.
Я перевел взгляд на блокнотик и изо всех сил постарался увидеть в нем удава. Слегка блестящий переплет ловил блики огня, и никогда раньше он мне не казался более красивым. Но Барон не терпел отказов – это я прекрасно знал. На секунду зажмурившись, я уже протянул руку к пламени, но застыл. Мое сердце рвало на части. Вновь притянув блокнот к себе, я погладил его другой ладонью. И если до этого мне казалось, что я чувствую его напряжение, то теперь он словно и не сопротивлялся больше, а полностью предался моей воле.
– Где-то я читал, что рукописи не горят, – сказал я то ли Барону, то ли себе, то ли блокноту.
– Все горит, если только достаточно этого захотеть, – отрезал Барон.
– Я не уверен, что достаточно хочу этого, – простонал я.
– Так, значит, не сгорит, – прошептал он. – Чего же ты ждешь?
«Давай!» – крикнул я сам себе мысленно, набрал воздуха, как перед нырком, и приказал своей руке отпустить. Она дернулась в нелепом и нескоординированном движении, словно по пути от мозга до нее произошло короткое замыкание, но этого оказалось достаточно для того, чтобы бедный мой блокнот улетел прямо в самую середину пламени. Мгновенно огонь вгрызся в него, как собака, и начал обгладывать страницы, чернеющие на глазах. Я еле сдержал порыв выхватить его оттуда голыми руками и вместо этого покрепче обвил их вокруг себя. Две крупные слезы выкатились из моих глаз, скользнули к подбородку и упали на паркет.
– Это дым, – сказал Барон голосом, полным торжества. – Лучше отойди подальше.
Я порывисто мотнул головой. Если я уже предал своего спутника, я мог хотя бы досмотреть до конца его угасание. Избегать этой боли мне казалось верхом наглости. Барон, видимо, понял, что сейчас надо было хоть на время отпустить давление и дать мне спокойно пострадать. Так я и стоял молча, наблюдая за тем, как мои старания и переживания сгорали дотла. Я почти что ожидал увидеть вырывающихся из обугливающегося блокнота духов, похожих на Крик Мунка, но страницы догорали вполне чинно. В конце концов оставались только куски переплета, который с наслаждением скреб зубами огонь, и я силой воли вырвал себя из оцепенения и отвернулся. На противоположной стене за диваном красовался громадный черный квадрат.
– Это Малевич? – задал я, как мне казалось, умный вопрос.
– «Черный квадрат» Малевича в разы меньше, – укоризненно покосился на меня Барон. – Он был бы слишком маленьким для этой стены.
– Ну и вряд ли можно просто взять и повесить к себе в гостиную Малевича, – согласился я деловито. – Глупость сказал.
– Почему это нельзя? – встал Барон с кресла и прошел к сливающейся с обоями, с первого взгляда незаметной двери рядом с картиной. – Смотря кому. Для избранных нет ничего невозможного. А ты, – повернулся он ко мне лицом и возвел руки к потолку, – в этот круг вступил своей отвагой и решительностью. Честно говоря, не думал, что ты так быстро согласишься сжечь свою, скажем так, поэзию. Ты – молодец!
Вместо того чтобы обрадоваться похвале, я ужасно расстроился. Оказывается, Барон рассчитывал на упорство, которого я так и не проявил; это означало, что я слишком рано сдал блокнот, а этим и самого себя. «Хотя, может, так и лучше, – попытался я успокоить себя. – Быстрее с этим расправился, и все».
Барон тем временем распахнул дверь, прошел через нее и включил свет в комнате, которая тут же засверкала множеством круглых стекол. Любопытство мгновенно перебороло угрызения совести, и я поспешил вслед за своим наставником, больше не оглядываясь на камин, в котором догорали мои детские мечты.
Комната оказалась довольно небольшой и походила даже на потайную, так как в ней не было окон. Грубо говоря, в ней не было вообще ничего. Кроме часов. Бесчисленных часов всех размеров и форм. Как в музейном складе, они стояли вдоль стенок и громоздились до потолка, с которого были к тому же еще подвешены. Антикварные и современные, богато украшенные и совсем простые, наручные и вокзальные… Единственным объединяющим признаком было только то, что они все стояли. При этом стрелки были разбросаны по циферблатам в совершенно разных констелляциях. Но все они были неподвижны той глубокой неподвижностью, которая казалась вечной и непоправимой.
– Разрешите представить, – распростер Барон руки посреди своей сокровищницы, – это моя наплевательская комната!
– Наплевательская? – машинально отдернул я палец от старинного циферблата, до которого не смог не дотронуться.
– Не бойся! – совсем развеселился Барон. – Фигурально говоря. По-настоящему мы плюем только на часы у входа, прекрасно тебе знакомые.
