– Да.
– Понятно… А когда ты родилась?
Девочка задумалась и затем уверенно ответила:
– Насколько я помню, я была всегда.
Как и при прочтении книги я завис на этом месте. Дальше диалог на сцене тек уже без меня. В моей груди что-то теснилось и кипело, а к горлу подкрадывалась нервозность. Мне стало не по себе, как будто я дотронулся до чего-то важного, но не мог его объять и удержать. Зоя так и не оборачивалась.
Подождав еще немного, я встал и бесшумно вышел.
В тот вечер вернисаж показался мне скользким и никчемным. Вернее, я себя ощущал на нем таковым. Легкие разговоры не клеились, а споры о современном искусстве казались надуманными. Я выпил три бокала шампанского, сначала в компании важных личностей, а затем с губастыми хохотушками, но туман в голове не смог преобразить вяло тянущуюся вечеринку. Барона как раз не было в Москве, так что мне не перед кем было отчитываться, и в какой-то момент я незаметно смылся.
Давно уже я так не жаждал собственной компании. Оставшись один, я побрел по ночному центру и с упоением предался воспоминаниям. Отрывки нашего разговора перемешивались с всплывающими в памяти чертами ее лица, деталями одежды и разогревали меня изнутри. Я воображал, куда мог бы сводить ее и как она при этом выглядела бы, что бы она говорила и как на меня смотрела. Мне даже показалось, что на улице начало заметно теплеть, и я стал присматриваться к голым ветвям деревьев, пытаясь разглядеть на них почки. Ближе к полуночи я принял тот факт, что влюбился. Влюбился сильно. Я успокаивал себя только тем, что обычно подобные увлечения проходили у меня довольно быстро, потому что при обильном качественном выборе трудно было определиться надолго. Больше всего меня смущало то, что Зоя была совсем не такая, как все остальные мои пассии, которых я по большей части выбирал, исходя из того, насколько представительно они выглядели, особенно в глазах Барона. Зою Барон однозначно не одобрил бы. Было в ней что-то опасное. Я и сам это понимал.
Когда я подошел к машине, настроение было уже несколько подпорчено, но сердце тем не менее ликовало. Я решил его не одергивать. Надо было просто выспаться и протрезветь. В несколько одурманенном состоянии я доехал до дома, впрочем, нисколько не боясь полиции, и завалился на кровать в намерении проснуться прежним.
Но на следующее утро первое, о чем я подумал, с трудом раскрыв глаза, была все та же Зоя.
– Блин, – плюнул я потолку и сел.
За окном серое полотно неба словно вспороли ножом, и через прорезы теперь вливалась голубизна, все больше вытесняя тучи. Голова болела от шампанского, а в груди шла ожесточенная борьба. Я принял горячий душ, выпил пол-литра кофе и просмотрел два фильма в обнимку с заказанной пиццей. Какую-то французскую комедию и что-то из итальянской классики. Но в итоге мог бы смело пересматривать заново и то и другое, так как мысли мои каждые пару секунд улетали далеко-далеко. В конце концов я решил, что лучше уж покончить с этим делом сразу, чем разжигать страсть бесконечным томлением, оперативно оделся и направился к театру, по дороге купив элегантный букет.
Премьера прошла хорошо. Я заранее настраивался на два часа нудного выжидания и был приятно удивлен, когда постановка меня все же захватила. Я впервые смотрел детский спектакль и в какой-то мере понял, почему Зое больше нравилось работать с детьми. Их игра была совершенно естественна, потому что само состояние игры было естественным для детей. На сцене они как будто забывали, что декорации – это всего лишь декорации и что перед ними сидят зрители, и просто самозабвенно погружались в иной мир. В их игре не было места самолюбованию или страху ошибиться. Они просто жили своей детской жизнью, принимая сказочную ситуацию так же легко, как реальность. И тем самым затягивали в историю и взрослых.
В конце зал аплодировал стоя, что меня обычно раздражало, но тут я и сам с удовольствием поднялся. После того как дети вдоволь накланялись, двое из них забежали за кулисы и вывели за обе руки Зою, которая не особо сопротивлялась, но все же несколько смущалась. Мне показалось, что она плакала, вероятно, от гордости или умиления или чего-то подобного, но даже это не заставило меня по своему обыкновению закатить глаза. Я даже посчитал такую эмоциональность трогательной. Волосы она убрала наверх, а вместо свитера на ней было желтое платье в пол с цветами и птицами на струящейся ткани. Я так засмотрелся, что чуть не забыл про букет, и потом к сцене пришлось почти что бежать, так как актеры с режиссером уже собрались уходить.
– Зоя! – крикнул я, ухватившись за край сцены, как утопающий за борт лодки, и протянул ей цветы.
Она обернулась с блаженной улыбкой и внезапно так вздрогнула, что это, наверное, должен был заметить весь зал. Но Зоя быстро совладала с собой, ступила к краю и присела. Губы ее были накрашены ярко-красной помадой, а длинные серьги упали к подбородку, обрамляя лицо золотом. Позади нас все хлопали и свистели, высоко над ее головой светили прожекторы, и мне показалось… Нет, я был уверен, что еще никогда в жизни не видел ничего более красивого.
– Ты пришел? – проговорила она так тихо, что я угадал слова только по движению губ.
– А как же? – крикнул я в ответ. – Как я мог пропустить «Момо»?
Во мне взрывалось столько фейерверков, что она должна была услышать их грохот, когда я открывал рот, подумал я. Зоя и вправду так улыбнулась, словно узнала какую-то тайну. Прижав цветы, она наклонилась к самому моему уху и сказала:
