«Но моей девочке правда очень нужно», – вздыхает Смита. Старуха тычет пальцем в угол вагона: пусть присядет там. Или пусть ждет ближайшей остановки. Лалита застыла в ужасе: она не хочет справлять нужду на глазах у чужих людей, в свои шесть лет она уже обладает обостренным чувством собственного достоинства. Смита пытается ей втолковать, что другого выхода нет. На ближайшей станции выходить рискованно, остановка слишком короткая. На предыдущей остановке одна семья так вот вышла, а на перроне было столько народу, что они не смогли вернуться обратно в поезд. Так он и ушел, а они остались неизвестно где, на незнакомой станции, без вещей.
Лалита мотает головой. Она лучше потерпит. Через час или два будет длинная стоянка в Джаблапуре. Она продержится.
Пока они пробираются обратно к своему месту, вагон наполняется вдруг жуткой вонью – смесью мочи и фекалий. Так бывает на каждой станции, где останавливается поезд: местные жители имеют обыкновение справлять свою нужду на железнодорожных путях. Смите хорошо знаком этот запах, он везде одинаков, ему неведомы границы, он не разбирает чинов, каст и достатка. Смита привыкла, но все равно задерживает дыхание, как делала это во время работы, закрывает себе и Лалите нос платком.
Этому больше не бывать. Она поклялась себе. Больше она не будет жить не дыша. Дышать свободно, с достоинством – вот как она будет жить. Наконец-то.
Поезд трогается. Мерзкий запах рассеивается, сменяясь другим, менее удушливым, но таким же тошнотворным – запахом потных тел, стиснутых в замкнутом пространстве. Скоро полдень, в переполненных купе, где лишь обычный вентилятор гоняет зловонный воздух, жара становится невыносимой. Смита дает попить Лалите, сама делает несколько глотков.
День тянется во влажном оцепенении. Одни чистят башмаки посреди купе, другие смотрят сквозь приоткрытую дверь на проносящиеся мимо пейзажи или прижимаются к решеткам окон в надежде хоть как-то освежиться, но получают только новую порцию раскаленного тропического воздуха. Какой-то человек ходит по поезду, окропляя головы пассажиров водой в знак благословения. Нищий попрошайка метет полы, выпрашивая за свою работу хоть несколько монеток и рассказывая всем и каждому свою печальную историю. Он вместе с родными работал в поле где-то на севере, когда богатые землевладельцы пришли к его отцу, который был им должен. Они избили его, переломали ему руки и ноги, вырвали глаза, а затем повесили за ноги, вся семья это видела. Лалиту от этого страшного рассказа начинает трясти, а Смита велит нищему идти мести куда-нибудь в другое место: здесь же дети!
Рядом с ней полная женщина, обливаясь потом, рассказывает, что едет в храм Тирупати, чтобы сделать подношение Вишну. Смита прислушивается. Сын женщины заболел, врачи считали его безнадежным. Один целитель посоветовал ей принести жертву в храме, и сын выздоровел. Теперь вот она едет, чтобы поблагодарить Вишну за это чудо, возложив к подножию его статуи угощения и цветы. Ради этого она пустилась в дальний путь и должна проехать тысячи километров. Она жалуется на условия поездки, но тут же добавляет: «Так надо: богу решать, насколько труден будет путь к нему».
Наступила ночь. Все в вагоне начинают устраиваться на ночлег, чтобы обрести хоть какое-то подобие отдыха. Деревянные скамейки превращаются в кушетки. Но спать на них все равно неудобно. Смита в конце концов забывается, прижавшись к тельцу Лалиты, рядом с полной женщиной. Она думает об обете, который дала Вишну перед бегством. Она должна сдержать слово.
И тут, глубокой ночью, лежа на жесткой кушетке в поезде, бегущем где-то между штатами Чхаттисгарх и Андхра-Прадеш, она принимает решение: завтра они с Лалитой не поедут, как собирались, дальше в Ченнаи. Когда поезд остановится на вокзале Тирупати, они сойдут и поднимутся на священную гору, чтобы поклониться своему богу. Неожиданно успокоившись, Смита засыпает с мыслью: Вишну ждет их.
Ее бог тут, совсем рядом.
Джулия
Джулия вышла на улицу к Камалу посреди ночи. Оказавшись лицом к лицу с ним, она вдруг почувствовала, что дрожит. Что он скажет? Что любит ее? Что не хочет, чтобы они разлучались? Конечно, он попытается удержать ее, помешать этому глупому браку. Все будет как в мелодрамах, которые целыми днями смотрит
Но Камал не рыдает, он вообще не выказывает никакого волнения. Скорее это возбуждение, нетерпение. Глаза его горят странным огнем. Он говорит тихим голосом, скороговоркой – так обычно делятся каким-нибудь секретом.
– Возможно, у меня есть решение, – говорит он, – насчет мастерской.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он берет ее за руку и ведет к морю, к той самой пещере, где они обычно встречаются.
Джулия с трудом различает в темноте его черты. Он прочитал ее письмо, говорит он. Закрытия мастерской можно избежать. Есть выход, который мог бы их спасти. Она смотрит на него и не верит: что на него нашло? Что за странная сила им овладела? Обычно такой спокойный, Камал весь дрожит от возбуждения. Он продолжает: сикхам запрещается остригать волосы, но индуистов этот запрет не касается. Те как раз, наоборот, стригутся тысячами, принося свои волосы в жертву божествам в храмах. При этом священным считается само действие – бритье наголо, а волосы просто потом собирают и продают на рынке. Для некоторых это даже стало профессией. Если здесь не хватает сырья, значит, надо ехать за ним туда. Импортировать. Это единственный способ спасти мастерскую.
Джулия не знает, что и сказать. Ее словно ударило током, и все же ей не верится. План Камала кажется безумием. Волосы из Индии, какая странная идея… Конечно, обработать их должным образом она сумеет. У нее есть отцовская формула, она сможет их обесцветить до молочно-белого цвета, который
