Эти слова доставляют ему куда больше боли, чем всё сказанное ранее; Папирус еле заставляет себя не скривиться. Упоминания о человеке всё серьёзнее калечат его душу. Знать — помнить — о том, что Санс был счастлив лишь с чужой маленькой девчонкой, которая не могла за себя постоять, неимоверно тяжело. Папирус говорит себе, что никогда не сможет заменить Фриск, и от этого его душа ноет и колется под рёбрами в разы сильнее.
— Кстати, — голос Андайн вырывает его в реальность. — Человек умер, верно? Но что случилось с душой?
— Он развеял её, — сухо говорит Папирус. Она недоумённо глядит на него пару секунд, словно ожидая, что это шутка, но, когда осознаёт, то заходится громким надрывным смехом.
— Серьёзно? — Андайн вытирает с глаз набежавшие слёзы. — Он ещё хуже, чем я думала. Жаль, что не успела выбить из него всё дерьмо прежде, чем он сбежал. Вернее, прежде чем тот говорящий цветок утащил его. — Папирус замечает, что глаза её загораются любопытством. — А что не так с ним?
— Без понятия.
Она подходит ближе, складывая руки на груди. Андайн ниже ростом, но Папирус всегда чувствует исходящую от неё угрозу, какую бы личину она не натягивала. Сейчас она улыбается и похлопывает его по плечу, но он всё равно не может избавиться от противного ощущения внутри.
— Скажи, Папирус, — её серьёзный голос плохо вяжется с ухмылкой, — почему ты позволил ему вернуться? Я думала, что хорошо тебя знаю. Прежний ты никогда не выдержал бы, что собственный брат стал предателем.
— Возможно, я уже не прежний, — он осторожно дёргает плечом, сбрасывая её руку. Андайн понимающе кивает. — И он тоже.
Он чувствует себя усталым и опустошённым. Он шёл сюда с мрачной решимостью разобраться, но теперь он хочет лишь вернуться домой и остаться в одиночестве. Андайн напомнила ему о многом, что он хотел бы всегда хранить в тайне; о многом, что он бы мечтал забыть. Некоторые вещи, некоторые слова... некоторых людей.
Всё чаще ему кажется, что это безнадёжно: вытаскивать Санса из всех бед и из всех ям, в которые он падает. Если раньше это получалось с горем пополам, то теперь у него опускаются руки; Папирус не знает, что делать. Санс не хочет, чтоб его спасали. Санс не хочет спасаться сам. Папирус думает, что единственное, чего желает его брат — чтоб человек был жив, и от этой мысли ему становится плохо, плохо, плохо.
Он постепенно начинает мечтать о том же самом.
— Эй, не кисни, — Андайн бьёт его по плечу, полушутя, но всё равно получается болезненно. — Я же не убила его, в конце концов. Даже не собиралась. Ну, только какое-то время. — Её глаза вдруг становятся задумчивыми. — То, что ты сказал,... что ты уже не прежний — я порой ощущаю это тоже. Что я — не я вовсе. Странно как-то.
Папирус пытливо смотрит на неё, зная, кто виноват во всём. Человеческая душа, развеянная в воздухе Подземелья, сделала мягким его самого, и от этого он страдает. Душа не дала Андайн убить его брата, и это её озадачивает. Ну, так или иначе, он не собирается рассказывать ей, в чём дело. Пусть это неведение станет наказанием за боль, что она причинила Сансу.
— Не подходи к нему больше, — предупреждает он, прежде чем уйти. — Я серьёзно.
— Не думаю, что захочу снова его избивать, — отвечает она. — Это совсем не весело, когда противник ведёт себя как тряпка.
Он не считает нужным спорить с этим.
Они прощаются вполне мирно. Папирус злится лишь чуть-чуть, да и то скорее на Санса, который полез на рожон, заявившись в Водопад, а ещё на себя, за то, что поддался эмоциям. Вот теперь Андайн глядит на него, будто говоря «я точно знаю, как ты к нему относишься», и это раздражает до ужаса. Он ведь сам точно этого не знает, и никогда не знал.
Андайн окликает его, когда он почти заворачивает за угол. Папирус оглядывается, чтобы увидеть, как она стоит, опираясь на манекен и высоко вздёрнув голову.
— Что это были за цветы? — кричит она вслед. — Цветы на нём?
Он думает несколько секунд, прежде чем ответить. Никто ведь не знает, откуда они взялись и почему. Чем он заслужил их?
Когда до Андайн доносится его голос, она уже не может разглядеть выражение лица Папируса.
— Это прощальный подарок человека.
***
Дверь комнаты он распахивает безо всякого промедления. Сидящий на кровати Санс вздрагивает и поворачивает голову, тут же встревожено вглядываясь в Папируса, но не находя никаких следов борьбы. В руках у него какая-то книга, что он до того увлечённо читал; Санс откладывает её в сторону, чтобы задать вопрос, но Папирус опережает его:
— Мы просто поговорили. Я её не тронул, — и, немного подумав, добавляет. — Даже бы если захотел.
«Спасибо», — Папирус по привычке смотрит ему в лицо, а не на руки, но и без того знает, что говорит брат. Санс пытается улыбнуться, и у него это получается, хотя улыбка всё равно кажется грустной и отстранённой. Но даже так — от этой простой благодарности Папирус не может удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ. Вид окровавленных бинтов по-прежнему его злит и причиняет боль, но теперь пережить это немного легче. Санс в порядке... на какое-то время.
