Эта мысль оказалась настолько острой, что на миг оглушила.
А следом оглушил голос Ормана, пробивший вязкую паутину опутывающих меня страхов.
– Эрик.
– Что?
Еще до того, как он ответил, я поняла. Возможно потому, что этому имени маски были не нужны.
– Меня зовут Эрик, Шарлотта.
Имя Эрик ему шло. Несмотря на обманчивую мягкость, было в нем что-то неуловимо темное и хищное.
– Зачем вы мне это говорите?
– Ты же сказала мне.
– Что?
– Что Пауль мне не идет. Ты так хорошо разбираешься в людях, Шарлотта?
Если бы я хорошо разбиралась в людях, ни за что не пошла бы за вами в Музее искусств.
– Не в людях, а в образах. Я же художница.
Ну или вроде того.
Возвращение домой вдруг представилось ужасающе ясно. Холодная комната и мольберт с чистым холстом, на который я не уронила ни штриха за последние несколько дней. Большее, на что меня хватало – это наброски. Мастер Викс говорил, что в жизни бывают важные сюжеты, после которых нужно время, чтобы прийти в себя.
«Самое главное – не начать слишком рано и не упустить момент, – говорил он. – Поймать мгновение, почувствовать, когда искра в сердце снова разгорится в костер, чтобы сложиться в новую историю, которую ты захочешь показать миру».
«Девушка» стала для меня именно такой.
А для общества – «дерзостью, пошлостью, наплевательским отношением к морали и нравственности». Вспомнилось, как я засыпала у мольберта с улыбкой, а просыпаясь посреди ночи, еще чуть-чуть не гасила лампу, расходуя драгоценный артефакт, чтобы почувствовать картину и добавить несколько штрихов. Вспомнилось, и на глаза снова навернулись слезы.
Так, дыши ровно, Шарлотта. Дыши ровно.
И на балдахин не смотри.
– Где ты училась рисовать?
– Ко мне приходил мастер Викс.
– Мастер Викс?
– Мой учитель.
– Он где-нибудь выставлялся?
– Нет.
– Не хотел? Или даже не пробовал?
– Для него это было неважно. Он обучал живописи, давал частные уроки…
Орман хмыкнул, на мгновение оторвавшись от мольберта.
– Интересно, чему может научить человек, начисто лишенный амбиций?
– Рисованию?
– Скорее, как быть голодным.
Я поразилась насмешке, прозвучавшей в его голосе. Поразилась и разозлилась.
– Мастер Викс был чудесным человеком. Он научил меня всему, что я знаю, подарил мне возможность писать. Ничего плохого в том, что он посвятил свою жизнь обучению детей, я не вижу.
– Что хорошего в том, чтобы умереть в забвении?
– Вы ничего о нем не знаете.
– Ну разумеется. Никто не знает. И не узнает, смею предположить.
– Я всегда буду его помнить! – воскликнула, сжимая руки в кулаки.
Злиться, когда ты обнажена, как-то… противоестественно, но я злилась. Не просто злилась, мне хотелось высказать Орману все, что я о нем думаю.
– Только ты и будешь. И еще парочка-другая учеников, между делом, когда взгрустнется.
Задохнувшись, приподнялась на постели. Но прежде чем мне в голову пришел достойный ответ, Орман произнес:
– Сколько ты хочешь за «Девушку в цепях»?
