после того, как вышвырнул ее к слугам, я впервые за долгое время спустился в мастерскую в подвальном помещении. С бутылкой виски в руках я рисовал эту дрянь на холсте. По памяти. Изгибы ее тела, лицо, груди и живот, потом хватался за каменный член и дергал рукой до изнеможения, и нет никакого оргазма, потому что не она. Потому что не похожа. Потом мял и сдергивал на пол, делая глотки из горлышка бутылки. Ни черта это не она... она другая. Живая совсем другая. А еще перед глазами тело ее, мною подавленное, поломанное... а ведь я ее по-другому хотел. Я к ней, как к хрусталю, и за каждой реакцией, как пес за эмоциями хозяйки. От ее оргазма шалел больше, чем от своего собственного, ничего вкуснее в жизни не слышал, чем ее стоны, и не видел, чем ее закатившиеся глаза и задыхающийся рот. И я, вместе с тем, ничего омерзительней, чем застывший взгляд, пока я вбивался в ее окаменевшее сведенное судорогой боли тело, не видел. Суууука. Только сейчас начал понимать, что она меня к себе гвоздями ржавыми со сбитой резьбой прикрутила каждой своей улыбкой, касанием пальцев, словом ласковым.
Позвонил впервые за много лет бывшей любовнице. Шлюх не хотел. Клемануло меня. Не хотел платить. Что-то настоящее и срочно. Что-то каплей бальзама туда, где саднит. Жанна была со мной несколько месяцев еще до свадьбы с Мартой. Тогда я еще затевал какие-то отношения, во что-то лез и даже во что-то верил. Кинул ее ради отцовской куклы. Мне нужна была его игрушка.
Она приехала через час после звонка. Ничего не спрашивая, сбросила с себя одежду и опустилась на колени. И начался гребаный марафон на несколько часов. Я ее по-разному, жестко и осторожно, мял и рвал на части, и опять нет. Яйца болят, в глазах рябит, весь потный, трясущийся от напряжения, она изошлась криками и стонами, уже честно молит не трогать, потому что не выдерживает.
Кончил только у нее во рту вяло и не остро, как избавился от тяжести на четверть. Вначале выгнать Жанну хотел, а потом... потом ярость взяла на дрянь, из-за которой новая язва внутри, новая психологическая дрянь в дополнение ко всем моим язвам, о которых знаю только я и психиатр, которого когда-то нашел мне мой отец. Мне захотелось увидеть ее лицо, когда она войдет в мою спальню с тряпками и ведром, когда увидит со мной другую.
Жанна принялась собирать свои вещи, а я взял ее за руку и притянул к себе.
- До утра останешься.
Она не возражала, в глазах вспыхнула... бл*дь, а чем можно заменить это проклятое слово? И мне было плевать, что утром она уедет, и я больше ее не наберу, а возможно, и заблокирую входящие от нее. Я не спал. Я ждал утра. Полулежал на спине и курил сигару за сигарой рядом с совершенно безразличной мне женщиной, и думал о том, что ту, другую, я хотел бы видеть по утрам рядом с собой. Из-за того, что прислушивался к каждому шороху, услышал, как она идет еще только по ступеням.
Вот она - первая инъекция наркоты после дичайшей ломки. Первая капля обожгла иссохшие вены, и я чуть не застонал вслух от предвкушения. У меня от него дернулся член. Почти сексуальное возбуждение от, мать ее, радости видеть мою маленькую лживую дрянь. Вошла в спальню и даже в бесформенной одежде показалась мне невозможно красивой. Окинул взглядом, и грудную клетку расперло от волны запредельного кайфа. Вот она - настоящая доза эндорфинов потекла по венам, запенилась, забурлила. Ее лицо, большие глаза такие нежные... все еще не утерявшие этого особенного кристального блеска, чуть тронутые подрагивающим хрусталем слез, волосы тугой косой по спине и толстый пояс фартука затянул талию, и у меня заныло везде, засаднило. Захотелось на хер всех выгнать и остаться с ней здесь вдвоем. Распустить ее волосы и просто зарыться в них лицом. Бл****дь, как же я ее за это ненавидел. Потому что она меня сделала. Снова. Так просто. Совершенно не осознавая, что одним взглядом поставила меня к столбу и прижала дуло пистолета к виску.
Вскочил с постели, чтоб не успели заметить, что у меня стоит только от взгляда на ее голые ноги в носках и мокасинах. От того, как представил их согнутыми в коленях и разведенными в стороны и свою голову между ними.
Включил воду и кулаком по кафелю до мяса, уже не впервые, по свежим ранам. Потому что перед глазами упрек в ее глазах и собственное отражение монстра с окровавленными клыками и уродливой пастью. Вышел злой, как дьявол, и на холод, остыть, не смотреть на нее.
А потом... потом меня ошпарило волной вспенившегося адреналина звоном битой вазы. Выскочил и уже знал - она разбила. Смотрел, как она растерянно замерла, глядя на осколки, а у меня перед глазами не битое стекло, а мое уродливое сердце, которое она уронила точно так же. Нечаянно, а может быть, и намеренно. Я еще не знал, играет ли девочка профессионально или это дилетантские ошибки, за которые платим по счетам мы оба. И долбаному психопату во мне захотелось, чтоб она собрала их руками... нет, не хрусталь, а осколки меня. Чтоб резала свои тонкие пальцы ими, чтоб ползала на коленях перед ними.
А у самого саднит внутри, и я не отрываясь слежу за тем, как она складывает куски в ведро, такая маленькая, хрупкая, сломленная и в то же время без единого изъяна. Вздрогнул, когда на ее пальцах кровь увидел... боль вернулась, впилась мне в грудную клетку, как раскрытыми ножницами, и начала кромсать каждый раз, когда в ведро падал очередной осколок.
Вышел из спальни и стиснул челюсти, чтобы не вернуться обратно.
В офисе не мог работать, к дьяволу разогнал совещание, чуть не вышвырнул в окно Марка. У меня бумаги на столе лежат, их подписать надо, а я вижу ее окровавленные пальцы и дергаю первые пуговицы рубашки. С самой первой встречи эта ведьма вызывала щемящее непонятное мне ощущение, от которого взреветь хотелось, и я был против него бессилен. Как тогда, когда нашел ее на складе и отогревал ее ноги и руки в своих руках. И... я снова выпил. Не знаю сколько. Наверное, много... настолько много, что мне стало насрать, куда она хотела бежать и с кем. По хрен. Она все равно здесь, а даже если бы сбежала, я б нашел и вернул. Так какого хера я наказываю себя... не ее. Себя!
