ГЛАВА 27
Итак, до завтра. Ты исчадье ада,
Но я с тобою и погибнуть рада.
Уильям Шекспир
Я не видела его и не слышала несколько дней. Это было более чем странно, ведь раньше и дня не проходило, а то и нескольких часов, чтобы Роман тем или иным способом не затребовал меня к себе, притащил, заставил прийти саму. А сейчас ко мне даже никто не приближался и не разговаривал. Куда- то делась Вита. А Бина вообще молчала и старалась обходить меня десятой дорогой. Оказывается, Рома уволил Виту сразу после того, как уехала его мать. Но, по-моему, меня избегали абсолютно все. Кажется, я стала для них олицетворением перемен, а люди в большинстве своём перемен не любят и боятся.
Мне было абсолютно все равно, что они думают по этому поводу... я не переставала думать о Романе. Иногда люди извиняются тысячи раз или пытаются объяснить свои поступки. Он и не думал этого делать. Ни разу не попытался себя оправдать, как-то обелить себя в моих глазах. Напротив, этот человек совершенно не отрицал ни одной своей омерзительной черты. Он словно швырял людям в лицо свое истинное “я” и гордился этим. Заставлял принимать себя таким ужасным, нарочито выставляя все пороки наружу острыми лезвиями, как броню, чтоб резались им до мяса и, если его не принимали, ему было совершенно на это наплевать.
А для меня самой острой по ощущениям эмоцией стал тот момент, когда он уткнулся лицом в мои колени. Словно искал у меня чего-то, словно не справился с болью и поделился ею со мной, показал на мгновение, какой он на самом деле там, под этими жуткими бритвами с множеством острых игл. И тот... тот Роман, что спрятался под маской чудовища, оказался мальчиком с фотографии. Он смотрел на меня из темноты больными глазами и страдал от невыносимой боли и одиночества. Именно тот мальчик вывернул все карманы у церкви, именно он вез со мной пса в приют и именно он переводил деньги другому мальчику с больными глазами. Моему Мите. И ни разу не сказал, сколько денег это стоило. Чудовища не способны на такие поступки.
И я постоянно думала об этом снова и снова и чувствовала под пальцами его волосы.
«Я нужна ему...». Странное ощущение, ведь всем своим существом этот странный и замкнутый в себе человек отрицал это - насколько вообще возможно отрицать существование чего-то. И в то же время я невероятно сильно чувствовала его необходимость во мне. Может быть, я наивная идиотка, которая таким образом попыталась оправдать возникшие эмоции по отношению к самому дьяволу. Оправдать те кошмары, что он позволял себе творить с людьми. Но в тот же момент было какое-то понимание - почему и за что. У Огинского какое-то чудовищно искаженное чувство справедливости, оно имеет совершенно уродливые формы и торжествует самыми отвратительными способами.
В доме царила странная атмосфера, словно все затаились и боятся сделать лишнее телодвижение. На кухне я услышала, как Кристина отдает распоряжение отнести ужин Огинскому в мастерскую. Значит, вот где он провел все эти дни... в мастерской. Вспомнились его быстрые штрихи по записным книжкам, по листкам с напоминаниями. Какие-то бесформенные орнаменты, не имеющие логических очертаний. Чудовище рисует чудовищ на бумаге. Это так символично.
- Он не выходит оттуда третий день. Впервые вижу его таким. Я вынесла вчера несколько пустых бутылок из-под виски, пока он спал. Не помню, чтоб хозяин раньше пил. Притом в таких количествах. Сам на себя не похож. Скорее, напоминает нашего покойного хозяина Огинского-старшего, тот мог не просыхать месяцами и при этом вести бизнес из своего кабинета в подштанниках и трубкой в зубах.
Голос Кристины доносился чуть приглушенно, тогда как ее собеседница говорила более звонко.
- Это все из-за этой ведьмы. Она его приворожила. Он с матерью поссорился. Выгнал из дома. Я сразу сказала, что мы с ней неприятностей не оберемся. Скоро и нас заденет резонансом. Ох, отпустил бы он ее, и все стало б на свои места. Добром все это не кончится, он совсем на безумца стал похож.
Я решительно распахнула дверь в кухню, и они тут же замолчали и уставились на меня вдвоем. А я взяла поднос с чашкой кофе и тостом со стола.
- Я отнесу.
Кристина шагнула ко мне, глядя исподлобья.
- Не велено. Сказано у двери оставлять, захочет - возьмет.
- Вот я и оставлю.
Они не посмели мне перечить, но посмотрели с такой ненавистью, что я ее ощутила кожей. Но было в этом моменте что-то невероятно сумасшедшее, одурманивающее пониманием и осознанием собственной власти. Той самой, которую своей страстью дал мне хозяин этого дома. И все они о ней знают. И поэтому боятся сказать мне лишнее слово.
- Интересно, что она запоет, когда надоест ему. Когда он вышвырнет ее, как и других до...
