У нас меньше двух часов на сборы, поэтому не возражаю и не пререкаюсь с нею по поводу одежды. Она лучше знает, как следует выглядеть юной леди в такой час. Наставница выбирает вещи серых и чёрных тонов. Тем лучше. Туалет завершает шляпка с вуалью.
– Светлые по рождению, а теперь вы окончательно очищены от грехов, должны скрывать своё лицо.
– Но ведь меня вызвали на допрос – я по-прежнему двоедушица под наблюдением? – прячусь за вуалью, сверлю взглядом и жду.
– Одно не исключает другого, – спокойно отвечает она и добавляет: – Идёмте, экипаж ждёт. Да, и до свадьбы вам придётся терпеть моё присутствие. Так велит закон.
Велит – значит, буду. Выбора всё равно не оставляют. Похоже, здесь забыли это слово.
Если честно, в столицу совсем не хочется. Там мир серости, борделей и тюрьм. Там вершится справедливость и проводятся казни. Там всё тлен и тронуто скорбью…
Как раз про город. Но ехать надо. Нам уже давно следует поговорить с Бэзилом без недомолвок и тайн.
…В этот раз госпожа Веллингтон остаётся меня ждать внизу – с инспектором я должна говорить с глазу на глаз. Здешний лифт – открытый. Просто платформа и тросы, тросы. Хорошо, что на каждый этаж тикает таймер, потому что еду с закрытыми глазами.
Наконец, платформа замирает, и я радостно перескакиваю на твёрдый и устойчивый пол коридора. Но сердце, расшалившись за подъём, не желает успокаиваться. Снова срывается в бешеный стук, потому что каждый шаг к его кабинету, – преодоление.
В коридор выходят решётки камер. Эти – поприличнее тех, в которых мне довелось побывать. Если такое слово вообще можно применить к камерам.
Иногда – натыкаюсь на взгляды: мужские, женские. Они полны злобы и зависти.
И уже почти перед поворотом, за которым, если верить указателям, – кабинеты инспекторов, меня окликают – тоненько и отчаянно:
– Айринн! Ты ведь Айринн!
По ту сторону решётки – Лэсси. Совсем исхудавшая. И каком-то тряпье.
Ком встаёт в горле. А чистый детский взгляд – лучится надеждой. Предать нельзя.
– Ты ведь вытащишь нас? Ты обещала, помнишь!
Они все здесь – Тинка, Зоя, Кэлл. Смотрят и ждут.
– Пожалуйста, – кроха Зоя просовывает ручонки через решётку и хватает меня за платье, – здесь плохо и страшно. Тут ходят эти!
– Душегубцы, – бросает Кэлл. Она самая старшая, поэтому храбрится. – Патрулируют коридоры.
Передёргивает от воспоминания. Сжимаю кулаки.
Ну и сволочь ты, Бэзил. Мог бы и позаботиться о них!
– Забери нас, Айринн, – умоляет Лэсси. – Тут только крысы и нет котят.
Меня начинает трясти. А ведь несколько минут назад я почти жалела эту бездушную тварь, которую называют инспектор-дракон!
Достаю шпильку, безнадёжно портя причёску, стоившую наставнице времени и нервов, и вставляю в замочную скважину решётки. Открыть не надеюсь, надеюсь на другое: сигнализация. Должна же она быть тут?
И она взревывает. Так, что глохнем. Мигает красным свет. И металлический голос вещает: «Камера десять, попытка проникновения».
Грохот подбитых железом ботинок говорит, что я не ошиблась.
Чёрный отряд. Налетели, как вороньё. Бэзил впереди и, кажется, мечет молнии. Но все мимо.
Справедливость вершишь, дорогой? Будет тебе справедливость!
Подходит поближе, и тогда вскидываю голову, ловлю злой взгляд и, в его духе чеканя слова, говорю:
– Господин инспектор-дракон, немедленно отпустите этих детей! Они ни в чём не виноваты. Они лишь дети!
Трое других за его спиной уже готовы стянуть перчатки со своих огненных лап, но я не боюсь. Не сейчас.
Бэзил понимает, останавливает других.
– Я сам – она под моим наблюдением.
Видимо, и впрямь у них главный.
Салигияры кланяются.
Он дожидается, пока уйдут, хватает меня за плечи – больно, синяки точно будут, – встряхивает, уничтожая остатки причёски, и рычит:
– Что ты творишь? Это же нарушение третьего интердикта: «Не впадай в избыточное сочувствие к тем, кому уже вынесен приговор». Я должен наложить Печать греха.
Вырываюсь, откидываю вуаль, заголяю лоб:
– Накладывай! Ты ведь больше ничего не умеешь! Только женщин на место ставить и детей в тюрьмах гноить!
