Голос шипящий, а всё равно звучит металлически. Аж сам трясусь, чувствую себя на месте ХалкоШрека.
А Тодор прям полыхает. Алый плащ сейчас лениво лижется по ветру, будто пламя костра.
– Сколько мне вас учить, ушлёпки, а?
– Прости… сглупили… Боялись оторвать сонника! – подвывает здоровяк. Тодор отшвыривает его, брезгливо, как бросают противное и грязное, и оборачивается ко мне:
– Со мной пойдёшь, этим, – указывает большим пальцем себе за спину, – нельзя. Они и так падшие. Ниже некуда. А ты неотсюдашний. Может, пронесёт.
И пока я выбираюсь из машины, он скидывает плащ и стаскивает перчатку. Рука у него – механическая. Как у Терминатора, только не человеческая, а демоническая скорей – когтистая, страшная. Нажимает что-то на запястье – и ладонь вся в огне. А за спиной – выстреливают и разворачиваются громадные крылья из тонких медных пластин.
Голливуд нервно курит.
Это реально круто. У меня отвисает челюсть. И, как в детстве, когда забираешься на колени к Деду Морозу, хочется сказать: «А можно потрогать?»
Только ведь припечатает и будет прав.
Спутники наши тоже рты приоткрывали, и выражение на мордах – так и рухнут сейчас в ноги с воплем: не губи, барин!
Да я и сам еле держусь, чтобы не рухнуть.
Но когда он со мной о подвигах начинает говорить, весь шарм мигом испаряется. Я на подвиги не ходок.
Не озвучиваю, но ему и не надо.
Читает меня и ухмыляется, довольный собой:
– Тебе же нужен билет?
– Есть такое дело.
– Ну тогда лапами своими быстрее перебирай, мы и так засиделись.
И взлетает, с таким грохотом и лязгом, что мне вспоминается, как на нашем сарае ветер крышу железную сорвал и долго громыхал ею, заставляя вздрагивать и тянуть одеяло до ушей.
Трусцой бегу за ним, не оглядываюсь. Чую затылком любопытные взгляды.
Не лезут. Ждут. Затаились.
– На кого идём? Что за зверь?
– Был зверем, – бросает он сверху, – сонником. Теперь вырос. Стал низшим грехом: Desidia, Ленью. Всю округу уже поразил. Ещё проволындаемся – обратится в смертный.
И уносится, как на реактивной тяге.
А я хватаюсь за бок, сгибаюсь и дышу через раз. Всю жизнь освобождение от физры, а тут – кросс сдавать. Без подготовки.
И воздуха здешнего, дурного, нахватался, першит и выворачивает теперь.
Вижу, из ближайшего строения, похожего на трухлявый пень-переросток, выглядывает милашка. Вправду милашка, по сравнению с теми, которые до сих пор встречались тут. Да ещё и рыженькая. Одежды нет ничего: лифчик, шорты, рваные чулки в сетку и тяжёлые бутсы. Манит пальчиком, улыбается.
И я решаю: да ну его всё – и Тодора, ангела недоделанного, и мутантов этих, и билет на проклятый поезд. Здесь тоже хорошо может быть.
Всегда верил, что подлинного творца всегда встретит Беатриче и уведёт в рай.
Улыбаюсь в ответ и шагаю к ней.
***
…красота умерла полтора столетия назад, когда боги заснули. Небесная твердь покачнулась, едва не гробанулась и не накрыла всех. Говорят, тогда нас спасли ангелы, они запустили сильфид – тайное оружие, которое херачило дай боже. А на крыше Дома-до-неба зацвела Роза Эмпирея. Луч из неё ударил небо, прошил твердь, и она замерла, зависла на том луче, как жук на иголке. Сияющий поезд отвёз лучших и чистейших Туда. Они создали лаборатории спящих. Пришёл Великий Охранитель, приволок свои интердикты, и мир устаканился. Его больше не качало.
Мой качает теперь.
Спящие пробуждаются.
Что они сделают? Уронят на нас небо и – пиу-пиу всех, из своих супер-пушек. Нужны мы им, покорёженные?
Говорят же, что падшие, да и всё Залесье, только потому появилось и стоит, что спящим снятся кошмары. Мы – порождение их жутких снов. Так рассказывает баба Кора и старейшие.
Вон, ближайший ко мне шевелит рукой. У второго глаза под веками – как бешеные – крутятся. Жуть.
