Йен в один шаг сократил расстояние между ними, схватил Аманду за плечи, да так тряхнул, что девушке показалось, у нее помутилось сознание.
— Не советую, — гневно выдавил мужчина, — играть со мной.
Их лица находились так близко, что каждый чувствовал дыхание друг друга. Их взгляды перекрестились, уничтожающие и ненавидящие. Казалось, даже воздух между ними стал потрескивать.
— Какие уж тут игры, — парировала Аманда. — Они давно закончились. Мы на войне, не забыл? И мы враги.
— А ты, значит, продолжаешь воевать?
Нет, она не собиралась этого делать, потому что беременна твоим ребенком, черт тебя дери! Но, почувствовав его слабое место, Аманда надавила:
— Именно. Сегодня же возвращаюсь в лагерь, где мы с Леландом продолжим борьбу против таких ублюдочных сасенаров, как ты.
Его глаза опасно сверкнули, и Аманда поздравила себя с победой. Правда, радоваться ей пришлось недолго. Мужчина быстро взял себя в руки.
Он равнодушно кивнул и отступил на шаг.
— Что ж, раз мы враги, — сказал он небрежно, — я поступлю как истинный сесенар.
Мужчина подошел к распахнутому окну и глянул на улицу, где все еще толпился народ.
— Стража! — крикнул он гвардейцам. — Все сюда. Я поймал мятежника. — И, обернувшись в оторопевшей Аманде, ехидно добавил: — Советую побыстрее одеться, а то отправишься в тюрьму голой.
Хорас Митчелл проработал в лиффордской тюрьме без малого шесть лет и был весьма доволен своей службой. А что? Работа непыльная: знай себе, открывай да закрывай камеры, выводи заключенных на прогулку, разноси миски с едой, к тому же всегда вздремнуть можно. Его покойная матушка частенько говаривала:
— Хори, сынок, пойдешь работать в тюрьму, всегда будешь при деле.
И как всегда оказалась права. А еще здесь неплохо кормили — не заключенных — стражников. Первые перебивались жидким бульоном, да постной кашей. Болели разными хворями, ходили грязные и сальные. А уж как от них порой воняло, что даже нос закладывало.
За семь лет Хорас много чего повидал. Были и побеги, и драки, и убийства, так как контингент содержался разношерстный: от насильников и душегубов до мелких воришек с рынков. Но в годы войны тюрьма была переполнена сплошь мятежниками. И к ним, как ни странно, относились хуже, чем к самым злостным преступникам. Держали в тесных бараках, не кормили по несколько дней, не выпускали по малой нужде. Бедняги мочились под себя, мерзли в продуваемых всеми ветрами каменных коморках, болели и мерли как мухи.
Хорасу было жадно бедолаг, но он знал, что не стоит соваться, куда не следует, чтобы не навредить собственной шкуре. Так всегда говаривала его покойная матушка. Кто виноват бунтарям, что они пошли против легиона? Будут теперь страдать в заключении.
Хотя восемь дней назад кое-что изменилось. Появилась в их тюрьме одна мятежница — да-да, женщина, — к тому же кари! Бывали у них тут порой девахи, но те сплошь воровки, да блудницы. Была однако и душегубка — ночью мужа своего прирезала. Но чтобы знатная особа, да к тому же бунтарка — это впервые.
Красавица бесподобная, правда, в мальчишеском одеянии. Ей тут же выделили отдельную камеру, кормили сносно и три раза в день, регулярно водили на прогулку. А Хораса назначили ее личным стражем. Начальник тюрьмы больно за нее беспокоился. Поговаривали, мол, кто-то знатный в городе за деваху словечко замолвил. Тут и закончились беззаботные деньки Хораса. Денно и нощно приходилось ему следить за кари, чай ни захворала, ни исхудала. И не приведите боги, сбежала. То не сносить бедному Хори головы. Вот и приходилось ему, прильнув к тяжелой дубовой двери, подслушивать, чего это она там делает.
Аманда нарезала круги по камере, периодически останавливаясь, чтобы взглянуть в зарешеченное окно в ширину чуть больше метра. Правда, высота его была ни столько удачная, да частые толстые прутья решетки не давали никаких шансов на побег. А за дверью караулил грузный верзила.
Да уж, Йен постарался, чтобы Аманда застряла здесь надолго. Проклятый сасенар! Девушка хотела кричать от злости, топать ногами и разбить в кровь кулаки, барабаня ими по стенам. Но какой смысл гневаться, если все это тщетно? Она уже успела выпрыснуть всю свою ярость наружу в первый день, когда ее вопящую и брыкающуюся привезли в лиффордскую тюрьму. Тогда она задала жару местным смотрителям. Вот только на кого она больше злилась: на стражников, Йена или себя, поверившей этому ублюдку, — Аманда не знала.
Ночь она проплакала, а наутро успокоилась. А со следующего дня все ее мысли были заняты исключительно побегом. Она уже изучила каждую трещинку в потолке камеры, в которой пребывала больше недели, все входы и выходы, когда ее регулярно водили на узкий дворик, огороженный каменными стенами, чтобы подышать свежим воздухом. В такие моменты она редко встречалась с другими мятежниками, содержавшимися в куда более ужасных условиях, чем она. У девушки сердце кровью обливалось, когда она видела изможденные лица этих скелетов, глядящие вокруг затравленными взглядами. Единственное, что она могла для них сделать, — это отдать свою еду — а кормили ее неплохо и регулярно. То, с какой благодарностью смотрели на нее заключенные, приводило девушку в еще большее смятение. О, как ей хотелось не только вырваться из этих проклятых стен, но и поднять тюрьму на воздух, чтобы камня на камне не осталось.
Аманда перевела задумчивый взгляд на свою самодельную жесткую постель, покрытую соломой вместо матраса и с холщевой тряпицей взамен
