— Не успела я отскочить, когда Узыр-Убир занавеску отдернул. Как увидел меня — глаза выпучил да слюни сглотнул… И зазвали они отца в лес. Не видела я его больше с той поры. Погиб через мою красоту, будь она проклята. Незнамо, где Эзель (злой рок) моего отца настиг. Неведомо, какие слова свое Ивушке в мучениях смертных крикнул…
Тут она шёлковый рукав закусила и отвернулась.
— Потешились они надо мной, враги. Убежала я, притаилась в лесу. До ночи они волками рыскали, меня искали. Да где найти! С досады напились пьяными, тут и попадали.
… И сгорела в ту ночь наша изба, с четырёх сторон подпалённая, до прозрачных угольков. Горела ровно, как свечечка. Я из лесу смотрела и плакала… Один Узыр-Убир, поганый, из огня выполз. Он на меня в милицию и заявил: мол, поджигательница, убийца.
С собаками нашли меня в лесу, скрутили. Осудили на всю жизнь в тюрьму, за уральские хребты. Да только скоро убежала я: лес меня поил-кормил, волшебной силой наградил.
На прощание лесная девушка предложила:
— Может, нужда в чём одолеет, милая. Так ты не стесняйся, проси. Будем с тобой как родные сёстры теперь.
Помощь-то Чирдэм нужна. У дома крышу перебрать не мешало бы. Поросёнку закут утеплить. Коровку купить… Но догадалась: рано еще просить, зарвёшься. Скромно поблагодарила, отказалась. И поняла: вроде не прогадала. Испытывает её ивушка.
С тех пор Чирдэм в лес чаще стала бегать. Зорко следила, чтобы деревенские её отлучек не примечали. С лесной девушкой бродили по полянам. Грибы-ягоды собирали в глухих местах, в болотах, куда деревенские нос боялись сунуть. Плели венки и по воде пускали. Поверяли друг другу сердечные девичьи тайны. Утомятся, на коряжину присядут. Ивушка Чирдэм петь просит.
— Голос у тебя — чистое серебро, — скажет. — Не жалей хороших песен для людей. Не больно много у них, людей, радости в жизни.
Как-то Чирдэм шаньги с картошкой напекла. Подругу стала в гости звать: айда, мол, апай (старшая сестра). Посмотришь, как живу.
Ивушка, как стемнело, стукнула в оконце. Частенько потом подруги в избушке собирались. Ивушка сложа руки не сиживала. Шутливо приказывала:
— Задавай, хозяйка, работу. Руки от безделья затомились.
И за что ни возьмётся, всё у нее проворно выходит, лишь рукава зелёные, узорчатые подоткнёт. Чирдэм повернуться не успеет, а у этой уж печь жарко топлена. Лепёшки пекутся белые да пышные. Ни у одной деревенской женщины такие не получаются.
Осенью Ивушка помогла подружке корову купить.
— Погоди, — смеётся, — институт закончишь, лесной знахаркой станешь. Ой, заживём!
За осенью зима студёная накатила. А там весна не за горами.
Дождались подружки, когда снег сойдёт. Пошли любоваться первоцветами, заодно хворосту для растопки наломать. Бродили, перекликаясь, по весеннему лесу. Вышли на берег Извильки.
Речка недавно ото льда очистилась. Деревья голые, чёрные стояли. У Чирдэм на её сапоги земли полпуда налипло. А у Ивушки башмачки чистенькие, к ним и грязь не пристанет.
Чирдэм весь подол вымочила — хоть выжимай. Ивушка её поддразнивает:
— Ножки не промочишь — рыбки не наловишь! Догадываешься, зачем сюда привела?
Чирдэм, озираясь, головой помотала. А Ивушка ей испытующе в глаза заглянула:
— Целый год к тебе приглядывалась. Душевная ты девушка, самостоятельная. Хочу перед тобой похвалиться. Отвернись-ка да сочти до трёх.
Чирдэм краем глаза примечает: ивушка воды в рукав зачерпнула, впереди себя той водой спрыснула.
— Глянь, богатая или нищая лесная девушка?
Чирдэм руками всплеснула. Ивовая роща, как жар, горит. Глазам больно. Ой, великолепие! На каждом дереве веточки золотые. На них расцветают висячие серёжки, осыпанные алмазной пыльцой.
— Неужели и впрямь твое богатство, апай?!
Ивушка, глядя на её широко разинутый рот, засмеялась:
— Я только хранительница. А хозяин-лес-отец. Лес мне и ключ — тайное слово доверил. Дай время, до конца тебя испытаю — заветное слово открою. Помощницей моей будешь.
