Серебряная трель
— Какое чудо! Наверно, старинная? — Аня рассматривает брошь в форме ивовой серёжки, каждая тычинка как живая. Золото тусклое, а алмазная пыльца под солнечным лучом нестерпимо горит-переливается. Бабушка Югыт улыбается: «Так-то вот махонькая ивовая серёжка больших бед наделала».
Аня хватается за тетрадку — знает, что за этим последует сказка.
— В нашей деревне, — начинает нараспев бабушка Югыт, — жила девочка-сирота. Родители её, фермеры, поехали по делам и в аварии насмерть разбились.
Приезжали городские тётеньки, сиротку в детский дом забрать. А она так пряталась — с милицией не найти.
Рассердились тётеньки. В сердцах: «Несносный ребёнок!» — обозвали. Уехали обратно в город.
— Айда к нам, забоишься одна в доме, — звали сироту соседи.
— Не забоюсь. А Мурка с Тузиком на что? Как в пословице: дурной человек придёт — кошка цапнёт, собака загрызёт.
И ведь смогла себя прокормить, выросла. Картошку рыла, хотя сама затылком вровень черенку у лопаты. Козу доила и молоко пила.
После школы на ферму устроилась. В ладную девушку выровнялась. Голосок серебряный, как у жаворонка. Её деревенские так и прозвали: Азвесь Чирдэм (Серебряная Трель).
Частенько из районного дома культуры за певуньей машину посылали. Надевала Чирдэм бабушкино платье и шапочку с подвесками. Повязывала узорчатый фартук.
За концерты Чирдэм денежку приплачивали. Ну и подарки, конечно, принимала. Коробки конфет шоколадных, бусы завлекательные, сервизные чашки с блюдцами. От подарков не отказывалась: дом мелочью полнится.
Не раз к ней женихи заглядывали, всем отказывала. Гости за порог, а Чирдэм расхохочется:
— Нашли дурочку! Правду люди говорят: собаку берут для охоты, жену берут для работы! Охота свободу терять, на кого-то спину гнуть!
Было у девушки любимое место за деревней: речка Извилька, по берегам ивняки тянутся. Туда приходила девушка после работы одна, без подружек, пела на бережку. Кому довелось слышать, рассказывал, что таких чудных песен не слышали. Сладкие слезы ручьём льются.
Однажды Чирдэм пришла: плещется в нагретой солнцем воде девушка. Нахмурилась: это кто же её заветное местечко разведал? Решила незнакомку не окликать, присела на бережок.
Рядом одежда лежит: платье лёгкое, скользкое, травяного цвета. Чирдэм интересно — на руки взяла, ткань рассматривает: зелёные блёстки переливаются. Покрой дивный, просторный. Ворот и рукава золотом вышиты, ивовыми серёжками. Богатая одёжка. Вот бы такую на концерт надеть — городские бы модницы обзавидовались.
— Ты чего высматриваешь?!
Перед Чирдэм стоит девушка. От купания у неё тело в капельках, будто в жемчужинах. Пушистые волосы на затылке сколоты. Глаза синие, гневом брызжут. Брови сердито надломлены.
А Чирдэм не знает, что сердитой девушке сказать. Что дорогого платья в руках держать не приходилось — на самой-то вечно застиранные майка с джинсами.
А девушка уже по-доброму усмехается:
— Постой, да ты не Азвесь Чирдэм? Певунья, красавица…
— Выдумала красавицу! Чёрная, смуглая, как цыганёнок.
— Я тебя часто слушаю, — продолжает девушка. — Иной раз не стерплю, всплакну. Душевно поёшь, милая.
Чирдэм на неё во все глаза смотрит. Девушка как девушка, только росту больно большого: на целую голову выше самого высокого мужчины в деревне. Стоит в одной тонкой сорочке, и платья не накинет. «Бесстыжая, однако», — решила. А вслух заискивающе сказала:
— Тело у тебя красивое. Белое, шёлковое. Руки нежные, как у ребёнка.
— Не всегда, как у ребёнка-то, были. И чёрную работу знавала. Котлованы рыла, робы тюремные строчила…
— Ой, тебя не Ивушка ли зовут? В деревне про тебя рассказывают. Только мало кто верит.
