Мать поникла головой. Боится открыть правду сыну.
Дело так было. Как тюрьмой Лади пригрозили, без памяти бросилась она к Шектэм. В ноги повалилась. Слезами захлёбывалась, причитала:
— Пропал наш Лади! Спаси его, милая, спаси его!
Хотела Шектэм спросить, что ж к писарской дочке не побежала мать за помощью. Да сама заплакала:
— Апай, я бы жизни не пожалела, чтобы Лади выручить. Только у меня и завалящей сотенки нету…
А мать точно обезумела. Растрёпанной седой головой о пол бьётся. Сморщенными губами подол юбки Шектэм ловит. И будто невзначай, платком рот прикрывая, шепчет:
— А ведь как Пужы-лавочник на тебя засматривается… Как подарками заманивает… — И снова головой о пол и в крик:
— Ой, вскормленный-вспоенный мой сыночек! Пропащая твоя кудрявая голова! Не видать нам твоих синих глаз…
У Шектэм догадка до ума дошла. Ойкнула, рот зажала:
— Апай, куда меня посылаешь? И не жалко тебе меня? И не страшно грех на душу брать?
Жалко, жалко девушку. Только родного сыночка пуще того жаль. Шектэм стоит белая, как стенка. Руки, бедняжка, уронила. Дико вскрикнула и вон из избы бросилась.
Кончила мать рассказывать, слезами обливаясь.
— Вот и должен ты, сынок, своей спасительнице земным поклоном кланяться. Прощения просить, что не можешь её теперь в жёны взять.
Лади потемнел лицом, мать слушая.
— Это почему, анай, я теперь не могу на Шектэм жениться?
Та руками замахала:
— Что ты, полоумный, опомнись! Это какая же мать порченой девке своего сына, такого пригожего, отдаст? Чтобы за спиной насмехались? Чтобы твою жену всю жизнь «жёнкой из-под Пужы» звали? А от Шектэм, дай бог, откупимся — чай, не звери. Вдовца ей приищем.
Лади ударил кулаком по столу так, что горшки и миски подпрыгнули и мать обмерла. На двор выскочил, к избёнке Шектэм поспешил. Глянула на него изба заколоченными окнами. Дверь камнем-валуном придавлена.
Соседка сверху сказала, что видела на заре девушку с узелком в руке. Садилась она в рейсовый автобус до города. А сосед снизу божился, что ночью Шектэм выбежала к замёрзшему пруду. Со взгорка в прорубь кинулась — только льдинки в чёрной воде зазвенели — заколыхались.
Лади с мужиками лёд расколотили, благо тонок ещё был, дно пруда баграми вдоль и поперёк исшарили — не нашли утопленницы. Да и не станет человек, на тот свет собравшийся, окна заколачивать, дверь камнем придавливать.
Не мешкая, собрался парень. Отцу-матери сколько-то деньжонок оставил. Бросил последний взгляд на дом Чильтро — так глянул, будто сжечь хотел. Писарь как раз в это время в окошко выглядывал. Крикнул ему Лади:
— Верно про вашу породу говорят: сверху шёлком блестите — внутри дерьмом гремите! Тьфу на вас!
Закинул ранец за плечи. Отправился в путь — невесту искать. Надо будет — сто дорог пройдёт. Сто рек шириной с Каму переплывёт. Сто гор высотой с Иднакар одолеет. Музъем быглес — сюлэм чузырес. Земля круглая — сердце вещее.
Отыщет девушку, крепко к сердцу прижмёт. Её солёные слёзы горячими губами осушит. Своей ненаглядной, солнышком своим назовёт. За руку возьмёт и домой законной женой приведёт…
За окошком взрываются петарды. Скрипит голубой снег под ногами и санками, смеются люди. Песни гремят.
Аня сонно улыбнулась. И, уже засыпая, спохватилась: камень… Он всё ещё припирает дверь. Значит, до сих пор ищет Лади по свету свою единственную возлюбленную… Земля круглая — сердце вещее.
Мышонок
