Может быть, просто думал о чем-то. Или не хотел, чтобы этот вечер кончался той сценой на пристани.
Я не задавала ему вопросов, просто смотрела в окно, наслаждаясь тишиной, сытостью и теплом. Не сразу, но как только я согрелась, то расстегнула верхнюю одежду и сбросила ее на заднее сидение. Потом стянула сапоги и с наслаждением подтянула ноги к подбородку.
Через какое-то время машина остановилась.
Алекс заехал в какие-то дебри, фары высвечивали в темноте снежинки, в которые, наконец, превратились капли дождя. Впереди вроде была поляна… или какое-то свободное от деревьев пространство, так точно. Большего было не разглядеть. Деревья темнели вдали.
— Тут я лишился девственности.
Так это он меня по местам боевой славы возил все это время?
— Да что ты? Прямо в лесу?
— Это городской парк. Тут устраивали кинотеатр под открытым небом. Вот там, видишь, — он приподнялся на сидении, — колея еще не заросла. Там машины съезжали вниз…
Удивительно, что у нас никогда не было такой традиции — смотреть кино в салоне автомобиля. Хотя, может, климат сыграл не последнюю роль. Тут, впрочем, тоже был не май месяц. Куда холоднее, чем в южной Калифорнии.
— И как это было?
— Ну, — он рассмеялся, — это было в первый раз, так что… Я чуть не кончил, когда потрогал ее грудь. А потом… она сделала это ртом, хотя больше руками, конечно. И мне потребовалось минуты две, хотя я думал, что не продержусь и тридцати секунд. Она очень боялась забеременеть.
Моя улыбка погасла.
— Я не боюсь беременности, Алекс.
Он посмотрел на меня через темный салон.
— Правда? Почему мне кажется, иначе?
Я тяжело вздохнула.
— Это из-за бывшего мужа. И из-за карьеры. И…
— Всегда будут причины.
— Это не просто какие-нибудь отговорки.
— Обсуди их со мной, Ирэн. Поговори о своих страхах. Карьера — это ведь основной твой страх, я верно понимаю?
— Да, — прошептала я. — Мне по возвращению надо работать над двумя полными метрами. Для Кевина и для Ройса.
— После этого режиссеры к тебе в очередь выстроятся, понимаешь? Будут новые заказы. Это бесконечный процесс.
— Знаю, но… — протянула я и не смогла продолжить.
— Подумай, что именно тебя так пугает.
Я покопалась в себе, и оказалось, что и далеко идти не пришлось. Воспоминания услужливо подсунули мне самое родное, что у меня было, — маму.
Вот я ем манную кашу в детском стульчике. Ну как ем… Больше размазываю по столу. А она кричит, срывается, плачет и злится на меня за то, что никак не может меня накормить.
Потом я помню зиму, когда так хотелось покататься на санках, слепить снежную бабу, а мама тащит меня, санки, продукты в пакетах и ворчит, что нет времени гулять, надо готовить обед, потом ужин, потом стирка и так до бесконечности.
Я вспоминаю ее саму — высохшую, бесцветную, собственную же тень и потом бьют наотмашь, как звонкая пощечина, папины слова: «Посмотри, во что ты себя превратила!»
Всхлипываю и чувствую, как Алекс утирает бегущие из глаз слезы.
— Эй, я ведь не давлю на тебя… Не хочешь, так и ладно…
Мотаю головой из стороны в сторону, не в силах заговорить. Так близко в памяти и так давно это было, а как глубоко сидят страхи, что их не вытравить теперь даже хорошей жизнью и любимым мужчиной.
— Я хочу детей, Алекс, — наконец, произношу ломким голосом. — Это все страхи из детства, необоснованные, неприменимые к нам… Карьера — это, конечно, важно, но я всегда смогу к ней вернуться, правда?
— Сейчас это звучит так, как будто тебе в суде пожизненный срок вынесли, — сказал он мягко.
Думаю, что мама относилась к материнству очень похоже.
Вдох-выдох… О боже. Я ведь ей даже не сказала, что замуж выхожу.
Алекс притянул меня к себе, погладил по спине и волосам.
— Ты напишешь эти два сценария, и напишешь другие. У нас куча денег, мы найдем лучших нянь или выберем сад для звездных отпрысков. У тебя найдется время и для карьеры. Я ведь понимаю.
