l:href="#linke8">‹‹8››. Я снова зависла в самом конце шкалы, составленной по результатам волонтеров из предыдущих исследований. Боже мой!
Еще несколько базовых измерений (среди которых попался один особенно неприятный тест, где нужно было сначала рассматривать фотографии больных младенцев и одиноких стариков, а потом думать о позитивной стороне ситуации и после всего этого оценивать, насколько я огорчена), и я наконец вышла прогуляться, чтобы дать отдохнуть глазам. На обратном пути я увидела, как Альваро настраивает оборудование для отслеживания движений глаз, с которым мне предстояло заниматься позже. Я тут же уговорила Альваро дать мне опробовать окулограф. Это оказалось довольно веселым занятием — но вернулась Берна и мягко напомнила, что вообще-то оценка моего исходного состояния еще не закончена и я собиралась только немного отдохнуть. Справедливое замечание. Но в эту комнату с окулографом я обязательно вернусь, как только Берна меня отпустит.
В последний раз я использовала окулограф в психологической лаборатории около десяти лет назад, и он напоминал устройство из «Заводного апельсина» Кубрика: приделанные к шлему гигантские очки с камерами, направленными прямо на глаза испытуемого. Но технологии изменились. Современное оборудование похоже на пару стильных динамиков внизу монитора. Видимо, светящийся элемент направляет в глаза инфракрасное излучение, а спрятанная в экране камера улавливает его отражение в зрачках. Человеческий глаз не видит ИК-излучения, поэтому понять, что аппарат отслеживает мой взгляд, я смогла только благодаря двум белым точкам, которые появились, когда Альваро начал его настраивать: эти точки показывали, как компьютер видел мои зрачки.
Возникло ощущение, словно с экрана за мной следит маленький любознательный робот. Я моргнула — и он моргнул. Я склонила голову — он повторил за мной. Как будто виртуальный питомец — наверняка уже существует мобильное приложение с подобной функцией. Вскоре мы трое уже хихикали; но вот Альваро снова переключился в исследовательский режим: попросил меня сидеть спокойно до тех пор, пока он не закончит с настройкой. Я послушно следила за красной точкой на экране, а окулограф следил за движениями моих глаз.
Сначала Альваро показал мне пробный тест на датском. На экране появляются шесть слов; пять слов из каждой такой группы позволяют составить предложение с определенной эмоциональной окраской. Например, «человек в целом бесполезный я стoящий». В зависимости от вида искажений люди обычно составляют предложения позитивные («Я в целом стoящий человек») или негативные («Я в целом бесполезный человек»). Окулограф отмечает, к каким словам в первую очередь обращаются ваши глаза, — так что, даже если в конечном итоге вы назовете позитивное предложение, компьютер будет знать, что изначально вы рассматривали его негативную версию. Умно! В режиме тренировки окулограф отслеживает движения ваших глаз и в зависимости от них меняется цвет шрифта: зеленым выделяются позитивные слова, а красным — негативные. Ваша задача — в первую очередь смотреть на позитивные слова, избегая красного цвета. По-датски я знала всего две фразы, и обе ругательные, так что пройти этот тест должным образом я, очевидно, была не способна. Тем не менее после того, как на экране возникало несколько примеров заданий, все заулыбались. Оказалось, что даже в иностранном языке мои глаза как магнитом притягивало к словам с негативной эмоциональной окраской. Да уж, со мной все понятно.
После этого Альваро отправил меня в соседнюю комнату, где мне предстояло пройти тренинг оперативной памяти под руководством Берны. Я сделала два подхода по двадцать минут, а потом снова прошла тест с ужасными фотографиями — мой самый нелюбимый, — чтобы посмотреть, появились ли какие-то изменения. Я очень сомневалась, что что-то могло произойти всего за сорок минут, но Берна сказала, что они уже наблюдали подобные подвижки у многих участников их экспериментов, так что это не то чтобы невозможно. Кроме того, люди с изначально самыми сильными искажениями обычно добивались наибольших улучшений после тренинга (рис. 9).
Итак, по окончании довольно утомительного двадцатиминутного тренинга мне снова пришлось рассматривать печальные фотографии. Если на экране появлялось слово «оценка», мне нужно было в течение следующих 30 секунд раздумывать над изображенными мучениями; если «переоценка» — над тем, как все в итоге хорошо закончилось. Например, когда передо мной появлялась фотография младенца в кювезе для недоношенных, я могла сосредоточиться на страданиях ребенка и его родителей, на вероятности того, что он не выживет, — или же представить, как младенец вырастет и станет сильным человеком, ведущим счастливую осмысленную жизнь. До и после таких вот размышлений над каждой картинкой мне нужно было оценить свое самочувствие от 0 (вообще-то все хорошо) до 9 (я крайне несчастна). Этот тест дался мне тяжело. На раздумья над каждой картинкой выделено всего несколько секунд — этого недостаточно для возникновения настоящих эмоций, а система оценки кажется негибкой: кто же не скажет, что его настроение улучшилось после того, как для грустной истории придумали счастливый конец? Все это кажется каким-то наигранным. Тем не менее мне интересно узнать, изменились ли мои результаты после тренировки оперативной памяти.
Оказывается, даже этот очень короткий тренинг изменил мою способность просчитывать различные варианты развития событий (рис. 10). Я даже в кои-то веки показала результат лучше, чем у среднестатистического волонтера.
Предполагается, что тренинги оперативной памяти расширяют место, отведенное в сознании для оценки различных интерпретаций ситуации:
