минутной паузы Игорь поднимает бокал:
— Значит, салют!
— Ну что же! За ваше счастье, лейтенантские дети! — говорю я. Что-то светлое щемящей добротой наполняет меня. На минуту я забываю и про Сахно, и про Горбатюка, и обо всех моих сегодняшних заботах.
Все за столом выпивают. Игорь отставляет бокал и срывает обертку с конфеты.
— Только тот дурень вечер испортил. Все шло хорошо…
— Ничего. Это еще не самое худшее…
Я не успеваю закончить мысль, как рядом вскакивает блондинка:
— Вон идут! Девочки, даже двое! Задний, смотри, какой бравый! Симпатяга!
По проходу к нам быстро шагает Горбатюк. За ним, несколько приотстав, со служебной степенностью на лицах идут два милиционера в белых кителях и красных фуражках. Передний — довольно уже пожилой, с морщинистым лицом старшина, задний — действительно симпатичный малый.
Горбатюк останавливается возле стола и поворачивается к милиционерам:
— Вот, пожалуйста! Пьяные. Нахальство, хулиганство и, наконец, политические выпады. Вон тот, высокий. И этот, в черном.
Старшина милиции официально-бесстрастным взглядом окидывает всех за столом, осматривает бутылки, дольше задерживается на мне.
— Так. Прошу названных пройти с нами.
За столом вскакивает Эрна. Встают девушки и ребята.
— А мы?
— Вы можете оставаться.
— Нет. Если забирать, то всех. Я Игоря одного не пущу! — резко заявляет Эрна.
Я тоже встаю.
— Все же они — свидетели. Если уж вести, то вместе.
Горбатюк пронизывает меня ненавидящим взглядом:
— В свидетели вы не набивайтесь. Вы мне тоже ответите. За оскорбление.
— Ах, за оскорбление! Ну что ж! Я готов! Пошли!
Я первым выхожу из-за стола. За мной остальные. Младший милиционер проходит вперед. Вдоль ряда столов мы идем к двери. Со всех сторон на нас глядят люди. Откуда-то слышится:
— Достукались!
— Тунеядцы!
— Наверно, валютчики!
Подавляя в себе неловкость, мы как можно скорее проходим мимо швейцара, спускаемся по ступенькам. Передний милиционер услужливо открывает дверь, от нее испуганно шарахается в сторону женщина. Девушки позади тихо посмеиваются. Игорь выдавливает на щеках желваки. (Вообще это не смешно.) Мы выходим на площадь.
Когда-то в запасном полку я попал на гауптвахту. Попал самым нелепым образом по милости нашего взводного лейтенанта Коржа. Этот сравнительно еще молодой человек среди остальных командиров выделялся своей феноменальной строгостью. Больше, чем за все другие проступки, он преследовал за так называемые «пререкания». И надо же было случиться, что на занятиях по физподготовке, когда Корж показывал перед взводом прием на брусьях, кто- то в строю хихикнул. Корж сразу соскочил со снаряда и, окинув строй зверским взглядом, приказал:
— Рядовой Василевич! Выйти из строя!
Как и полагалось, я сделал три строевых шага и повернулся лицом к ребятам.
— За нарушение дисциплины объявляю выговор!
Мне стало смешно.
— А это не я.
— Молчать! Один наряд вне очереди.
— За что?
— Молчать! Два наряда вне очереди.
— Вы разберитесь сначала. Это не я смеялся.
— Три наряда!
— За что наряды?!
— Молчать! Сутки ареста с содержанием на гауптвахте.
Тут я впервые смолчал. Я кусал губы и глядел на него.
