наследником Тагона, так что с этим предстояло считаться. За последнее время я успел насмотреться на дворян и привыкнуть к их образу жизни, но одно дело военный лагерь и совсем другое мирная усадьба. Смогу ли я сойти за своего или буду похож на белую ворону? Злобные степняки, кривые сабли, ночевки в холодном лесу, запах костра, мокрые ноги и сырой плащ пугали меня меньше, чем выход в свет.
— Ничего, — ворчал Ругон, — справимся без тебя.
— Зачем я Марону? Ему сейчас лекарь нужнее, чем я. Говорят, он еще месяц будет валяться в постели.
— Вот и присмотришь за ним.
— Но я должен вернуться в Паус, — не сдавался я, — там погибли мои друзья.
— Все мы потеряли друзей, — проворчал Ругон, — не стоит таскать за собой груз воспоминаний.
Вот упрямый старик! В отчаянии я готов был броситься на него с кулаками, но неожиданно мне в голову пришла одна дельная мысль. Король не успокоится пока не прогонит захватчиков с родной земли и значит освобождением Пауса он не ограничится. Войска будут преследовать кочевников до старого земляного вала. Если монастырь, в котором я провел большую часть жизни уцелел Гамон обязательно захочет его осмотреть. Он был очень дружен с владыкой, поэтому постарается отыскать в обители его тело, а если не получится, то хотя бы выяснить что случилось с понтификом.
— Наверно, когда мы прогоним степняков Вы захотите обследовать монастырь, — сказал я, — вдруг там остались какие-нибудь записи. Я знаю все потайные места, в которых монахи могли спрятать свои дневники.
Старик сердито засопел и уставился на меня. Несомненно, Гамон обсуждал с ним свои планы. Думаю, что поискам владыки в них было отведено особое место.
— Ну пожалуйста, — взмолился я, — разреши мне пойти с тобой. Никто не знает монастырь лучше меня. Я все вам покажу, везде проведу.
Воин надолго задумался, но похоже мои доводы подействовали на него.
— А что прикажешь делать, если твоя рана откроется? — спросил Ругон.
— Оставишь меня в обозе. Какая разница под каким кустом лежать — здесь или рядом с Паусом?
Все, кто мог держать оружие давно ушли вместе с королем, в лагере остались только раненные со своими слугами. Даже лекари отправились вместе с войском. Они больше ничем не могли помочь. Покалеченные руки и ноги были ампутированы, раны зашиты и теперь только время могло излечить несчастных, а менять повязки и наносить лечебные мази могут и оруженосцы. Получалось, что даже если моя рана откроется настоящую помощь я смогу получить только под стенами Пауса.
— Ладно, — старик кивнул — лишние вещи сложи в доме Марона. Пойдем налегке.
Жалко было оставлять дорогое оружие в незнакомом месте, но и тащить все это на себе мне не хотелось. Вдова, у которой мы поселили Марона обещала присмотреть за моими вещами. Я дал ей пару медяков, простился с раненым другом и заторопился в лагерь. Нужно было спешить пока Ругон не передумал и не ушел без меня.
Странное дело, почему-то Гамона и остальных совершенно не интересовала моя прежняя жизнь. Казалось прошлого для них не существовало. Я не переставал удивляться тому, что любого, кто претендовал на титул и наследство дворяне проверяли со всей тщательностью, тогда как увидев мой амулет они сразу поверили в то, что я являюсь последним представителем древнего рода. Чем было вызвано это безграничное доверие я так и не сумел понять. Никто меня ни о чем не спрашивал и не пытался подловить на неточностях. Только один раз Ругон осторожно завел разговор о моем детстве.
— Значит все это время ты жил при монастыре? — спросил он, когда мы шли по дороге в сторону Пауса. Отступавшие степняки, а затем воины короля превратили старый тракт в сплошное грязевое месиво.
— Все время сколько себя помню, — соврал я.
Оруженосец шел впереди и проверял глубину луж длинной палкой. Он заранее предупреждал нас об опасности и указывал направление. Несколько раз нам приходилось забираться в лес, чтобы обойти совершенно разбитый участок дороги.
— И никто никогда не говорил откуда ты там взялся? — спросил старик.
— Нет. Сказали только будто бы меня привела какая-то женщина.
Я вспомнил мать, ведущую меня по улице прочь от отчего дома. Она крепко держала меня за руку, а я хныкал, упирался и все время оглядывался назад. Еще мне запомнился узелок с едой, который я должен был взять в дорогу и сильно поношенная куртка с большой заплаткой на локте.
— А родню свою ты не помнишь?
— Нет.
На самом деле я часто видел во сне братьев, мать и отца. Со временем их лица потускнели словно постаревшие от времени и сырости священные рисунки на стенах древнего монастыря. Наверно, если бы я встретил их на улице, то не узнал бы.
«Нет», — одернул я себя, — «мать я бы узнал».
— Ты мне не веришь?
— Почему, — удивился Ругон, — род Трех вершин давно скрывается от мира. Может быть ты жив только благодаря тому, что все эти годы ничего не
