беседовали. Ильич поинтересовался, откуда я родом, кто мои родители, потом расспросил о положении дел в Иваново-Вознесенске и Шуе. И вдруг слышу: «Вы читали «Анти-Дюринга»?» — «Да», — отвечаю. «Там, у Энгельса, есть прямое указание, что революционерам необходимо овладевать военной наукой. Настоятельно рекомендую вам и дальше расширять свои военные познания. Это вам очень пригодится». Потом пожелал мне успехов, попросил передать привет товарищам и ушел. Знаете, память об этой встрече я пронес через все: через тюрьмы и ссылки, через годы подпольной борьбы...
Михайлов замолчал, молчали и остальные. Трудно было понять, о чем они думают, но вопрос, который задал Навроцкий, отражал общее настроение.
— Михаил Александрович, скажите, неужели еще долго будем терпеть Николашку? Представляете, солдаты от голодухи пухнут, у них по два патрона на три ружья, тысячами гибнут, а он напялит на себя полковничьи погоны и часами в соборе слушает молебны «во славу русского оружия».
— Сколько именно царь продержится, трудно сказать, но в одном я уверен: недолго. Да вы, братцы, и сами видите, как народ настроен. Людям надоело жить в страхе, холоде и голоде. Солдаты не хотят умирать за чужие интересы. Экономика России разваливается. Думаю, что и властям приходит конец.
Знал бы он в тот момент, что до того дня, когда царь будет свергнут, остается чуть больше месяца!
Михайлов поднялся из-за стола:
— Ну что, будем отдыхать?
— Да, ложитесь, отдыхайте, — поддержал его Фурсов. — Завтра работы хватит...
Утром Михайлов проснулся отдохнувшим и свежим. Вместо запланированных двух выступлений ему пришлось побывать и выступить в трех полках. Солдаты слушали внимательно. Немалую роль в этом, видно, сыграло и то, что он переоделся в военную форму и многие принимали его за бывшего офицера. Он сам расслышал долетевшее из толпы: «Хоть и офицер, да большевик, свой, значит».
Последнее выступление было в артиллерийском полку. Кончив говорить, Михайлов сразу же скрылся в толпе верных людей, и те вывели его за проходную. На набережной его догнал Жихарев.
— Спасибо, Михаил Александрович, я видел: солдаты даже шапки стаскивали с голов, чтобы ни одного слова вашего не пропустить.
— А нам с тобой, Иван Валерьянович, плохо, а тем более по бумажке, говорить нельзя, не поймут нас люди. Они верят человеку, когда он от души говорит, а не по писаному шпарит. — И тут же попросил: — А теперь, дорогой подпоручик, будущий командир армии рабочих, веди меня к царю.
— Как к царю?
— А вот так! Веди к его штаб-квартире, хочу на него вблизи посмотреть. Кстати, говорят, у него такая же, как у меня, бородка, вроде мы с ним у одного и того же цирюльника бываем.
Жихарев видел, что Михайлов в хорошем расположении духа, и принял шутку.
— Хорошо, хорошо, Михаил Александрович, я с превеликим удовольствием сопровожу вас к его величеству. Только попрошу вас сначала переодеться. Дело в том, что там, где совершает моцион царь, очень холодно и вы в вашей шинельке замерзнете, а в картузике военном — уши застудите. Если же этого и не случится, то все равно вы будете чувствовать себя в сием одеянии плохо, так как охрана его величества наверняка заинтересуется офицером без погон.
Михайлов засмеялся:
— Намек понял, идем преображаться в штатского.
Они подошли к дому, где остановился Михайлов со своими спутниками. Михаил Александрович достал из-под крыльца ключ и отомкнул дверь. Не прошло и десяти минут, как он в овчинном полушубке и валенках быстро шагал рядом с подпоручиком. Не доходя до губернаторского дома, они расстались: Жихареву не с руки было показываться в центре города в обществе гражданского лица — на всех углах сновали патрули, в толпе зевак, дожидавшихся выхода царя на прогулку, рыскали десятки шпиков разных мастей.
Михайлов не спеша начал пробираться сквозь толпу поближе к губернаторскому дому. Окинул взглядом площадь перед ним, где выстроились солдаты Георгиевского батальона, другие дома, на крышах которых были размещены пулеметы, и ему сразу же вспомнился Петербург конца девятьсот четвертого года: бурлящие улицы и площади, демонстрации. Он тогда шел в первой шеренге студенческой колонны, крепко сжимая в руках древко транспаранта. Тогда же впервые был арестован полицией. «Первые аресты, первые ссылки... Собственно, всегда у человека что-нибудь случается впервые, — подумал он и вдруг вспомнил Соню. — Господи, кажется, я скоро женюсь, и тоже впервые».
И тут он увидел царя. Николай Второй вышел из подъезда первым и медленно двинулся вдоль ровных рядов стройных георгиевских кавалеров. За ним — пышная свита: великие князья, генералы, адмиралы, военные атташе союзных стран. Надменные, заносчивые, со скучающими лицами, они медленно, словно какие-то неземные существа, шествовали мимо толпящихся на тротуарах людей.
И вдруг один из генералов взглянул на толпу. Две пары глаз встретились: пустые, скучающие глаза генерал-адъютанта Иванова (его имя-отчество было Николай Иудович) и чуть прищуренные, светящиеся улыбкой глаза Михайлова. Неизвестно, о чем в тот миг подумал генерал, но глаза его стали вдруг осмысленными, в них мелькнуло беспокойство. Иванов отвел взгляд, через секунду снова быстро скользнул глазами по мужику в полушубке и пошел дальше.
