— Шпрехен зи дойч?
Альгис молниеносно прикинул, что может означать этот вопрос. Скорее всего она хочет предложить Даниле какое-то опасное дело, но, видя, что Сашка не торопится, готова найти другого исполнителя. Конечно, стороннему человеку, будь он немец или кто другой, легче спрятать концы в воду. Что ж, если он правильно понял, тогда надо действовать. Он перекинулся с женщиной несколькими фразами по-немецки, понял, что стоит на верном пути, и заговорщицки подмигнул молодому хозяину:
— Сашка, позволь, я провожу нашу гостью, мы познакомимся и поговорим о деле.
Сашка, сильно опьяневший, безразлично махнул рукой:
— Давай!
Альгис, не мешкая, встал и, пропустив Антонову вперед, вышел во двор.
— Итак, я вас слушаю, уважаемая.
— Скажите, вы действительно можете мне помочь?
— Мадам, могу сказать одно: Данила доверяет мне больше, чем этому пьянчуге, Сашке. В то же время я здесь человек временный и ни с кем ничем не связан.
— Так уж и ни с кем?
— Ну, есть дружок, которому верю, как себе...
Поколебавшись, женщина, видно, окончательно решила, что это ей подойдет. Она остановилась и, глядя прямо в глаза Альгису, проговорила:
— Пожалуй, я доверюсь вам. Мы заключим устный, основанный на порядочности и честности договор. За работу я заплачу большие деньги.
— Что я должен сделать?
— Убить моего мужа...
СКАЖИ МНЕ, ТОВАРИЩ ГАРБУЗ...
Дверь резко распахнулась, и в кабинет энергично вошел Гарбуз. Спокойно взглянул на Михайлова:
— Звал, Михаил Александрович?
Михайлов отодвинул в сторону бумаги и некоторое время отсутствующим взглядом смотрел, как заместитель решительно пересекает кабинет, устраивается в кожаном кресле в стороне от стола. Всего сутки назад Михайлов жаждал встречи с Гарбузом, посылал за ним людей. Но за это время произошли события, которые притупили остроту предстоящего разговора. Вчера он, Михайлов, встретился с Онищуком, и сейчас все его мысли были заняты услышанным. В какой-то момент он, правда, подумал: «Что может быть важнее чистоты наших рядов?» Но тут же возразил себе: «Нет, речь ведь не идет о предательстве. Скорее всего тут простое, пусть и опасное, заблуждение». Вернулся к сообщению Онищука.
Итак, предстоящий через два дня съезд военных и рабочих депутатов армии и тыла Западного фронта должен стать ареной решающей схватки с меньшевиками и другими реакционными силами. Уже целую неделю на фронте активно действуют буржуазные агитаторы — отвлекают солдат от революционной борьбы, склоняют их к войне «до победного конца». Особую тревогу у Михайлова вызвало сообщение Онищука о том, что на фронт прибыла англо-французская делегация, а также представители Временного правительства, среди которых были Щепкин, Родзянко, военный министр Гучков. Все они под лозунгом «защиты отечества» призывали к продолжению войны и поддержке буржуазного правительства.
«Правильно мы поступили, направив на фронт и наших людей. В оставшееся до съезда время важно создать в частях и соединениях как можно больше большевистских организаций. К съезду мы должны прийти во всеоружии, иначе борьбу за массы можно проиграть».
Михайлов словно забыл о присутствии Гарбуза, история, связанная с ним, отодвинулась на задний план. Наконец спохватился, но делать нечего, Гарбуз пришел и надо разобраться с ним.
— Скажи мне, товарищ Гарбуз, — Михайлов решил действовать напрямик, — почему ты не выполнил партийное поручение и отпустил Чарона?
Лицо Гарбуза начало быстро бледнеть. Очевидно, он ожидал разговора на любую тему, только не на эту.
В кабинете наступила тягостная тишина. Михайлову было тяжело вести этот разговор, и сейчас он ждал, что старый товарищ несколькими словами рассеет все подозрения. В глубине души Михайлов надеялся, что Гарбуз каким-то образом упустил Чарона и сейчас все объяснит, признает свое малодушие, проявившееся в том, что он струсил и не сообщил о побеге приговоренного к смерти шпика и провокатора. Но время шло, а Гарбуз молчал.
— Чего молчишь, Иосиф?
— Не знаю, как тебе объяснить, Михаил... Понимаешь, уже год, как я начал мучиться сомнениями...
— Не понимаю, — холодея от дурного предчувствия, глухо проговорил Михайлов.
— А чего здесь не понимать? Я думал, что мы сможем прийти к власти и удержаться не путем насилия, а по воле народа. Скажу тебе не таясь: я и
