— Одна, сынок, одна. А у нас многие живут одни, мужиков на войну с германцами забрали.
— Кто ж у вас на фронте?
— Сыночки, их у меня двое, обоих забрали, и уже год весточки нема, усе вочы проглядела.
— А где ваш муж?
— Седьмой год, как умер.
Старушка говорила охотно, ничуть не стесняясь незнакомого человека. Постепенно речь зашла о делах деревенских, и вскоре Алексей знал о местных жителях больше, чем ему было нужно. Он решил, что настал момент поинтересоваться пожаром:
— Бабушка, когда я въезжал в деревню, то на пригорке увидел сгоревший дом. Чей он?
— Один богатый человек из Минска летом там жил. Однажды ночью дом сгорел. И женка того пана и дочь сгорели.
— Что ж это он сгорел?
— Разное болтають. Сначала люди говорили, будто дом подожгли наши мужики, которые служили у пана, — Малаш и Горбаченя. Но в прошлом году старый Мурашка поркался на попелище и нашел убитого Горбаченю. С дыркою в голове. Пошли разговоры, что наши мужики не виновны, их самих кто-то загубил.
— А в полицию сообщали?
— А кто его знает.
— Бабушка, а что говорят в деревне о хозяевах этого дома?
— Не ведаю, што говорят, — теперь уже сухо ответила старуха. Очевидно, любопытство гостя наконец-то показалось ей подозрительным.
Алексей не стал больше допытываться и, поблагодарив хозяйку, направился к следующему дому...
Весь день он ходил по дворам, крупицу за крупицей собирал сведения об Антоновых и пожаре.
Уже почти стемнело, когда добрался до Мурашки. Это был седой как лунь старик. Алексей вежливо поздоровался и спросил:
— Степан Иосифович, я приехал из Минска. Как бы нам поговорить?
Старик ответил сдержанно, но в хату пригласил.
— Вы, наверное, удивились, что я вас назвал по имени-отчеству, — начал Алексей. — Дело в том, что я — из милиции и приехал сюда по вопросу, связанному с пожаром в доме Антонова.
— А что это — милиция? — в голосе старика прозвучало любопытство.
— Милиция? Это вроде как полиции, только наоборот. Полиция прижимала рабочих и крестьян, а милиция сама состоит из рабочих и крестьян и, стало быть, борется за их интересы. С богачами борется, а заодно и с ворами, убийцами, жуликами. Вот даже о пожаре, как видите, не забыли, поэтому я и приехал. Но сперва хочу на ночлег попроситься, а то ночь на носу. Если в сарае сено есть, я там и пересплю. Вот только как бы кобылу во двор загнать? У меня в пролетке винтовка осталась. Казенная.
— У нас, хлопец, красть некому, так что цела твоя дубальтовка будет, — спокойно проговорил старик и направился к двери. — Пошли твою кобылу пристроим, а после и потолкуем.
Дед Мурашка оказался только на первый взгляд хмурым и неразговорчивым. Вскоре он охотно рассказывал Алексею о себе, о деревне, не скрывал радости, что царю «дали по шапке».
— Степан Иосифович, а вы помните Антонова?
— А как же. Бывало, у него случалось подзаработать. Неплохой человек, спокойный, обходительный.
Чем дальше, тем больше разговор принимал непринужденный и откровенный характер. Вскоре Мурашка даже предложил гостю поужинать. Только сейчас Крылов понял, как он голоден, что с утра ничего не ел.
— А чего ж, давайте повечеряем. — Алексей подошел к небольшой, темной от времени скамейке, на которой лежал его вещмешок, достал из него несколько кусочков сахара, полбуханки хлеба и выложил все на стол. — Вот, кое-что у меня есть с собой.
Старик подошел к печи, кряхтя, взял ухват и вытащил на загнетку небольшой черный горшок.
— А у меня — бульба. — Он поставил горшок прямо на стол, молча вышел в сени и через минуту принес небольшой кусочек сала. — И сальца трошки найдется.
Сели за стол, и хозяин пододвинул гостю жестяную миску с тонко нарезанным салом:
— Угощайся, хлопец. Сало с бульбой силы чалавеку придает.
— Спасибо, — ответил Алексей и с удовольствием принялся есть. Но через минуту, видя, что хозяин съел одну картофелину и больше не берет, спросил:
— Степан Иосифович, как вы думаете, отчего в доме Антоновых пожар случился?
Старик не торопился с ответом. Заскорузлыми пальцами взял небольшую картофелину, откусил и, задумчиво глядя мимо гостя, заговорил:
— Я так скажу, хлопец: тут дело темное. Следчий говорил, будто мужики наши подожгли. Неправда. Другими людьми это сделано. — Старик опять
