Голос саиса был тих, а сам он смущен.
«Говорит о коне, а думает о своей девке» — усмехнулся про себя Урос.
Жестом он разрешил ему уйти.
Мокки заметил Серех, как только вышел из тени крыши. Она сидела там, где стена, отделяющая веранду от поля, слегка закруглялась. Хлопковая материя, которую она набросила себе на голову, почти не отличалась по цвету от глины стен, и сейчас она напоминала кем-то забытый и брошенный мешок. То, что она находится так близко от него, смутило Мокки и он застыл на мгновение. Во время пути они шли раздельно и из-за страха перед Уросом он ни разу не посмотрел в ее сторону, и не оглянулся.
Серех сидела молча и не двигалась. Страсть, которая заставила ее уйти от своего племени, жгла ее как никогда прежде. «Какой он красивый и сильный, этот большой саис, что стоит возле прекрасной лошади».
И ей показалось, что она видит его впервые. Она глубоко вздохнула. Но опыт подсказывал ей не выдавать своих чувств, а искусство притворства, которое она осваивала всю свою нелегкую жизнь, помогло ей при этом.
«Осторожно… подожди… — приказала себе самой Серех, — я уже достаточно рисковала. Теперь нужно потихоньку продвигаться вперед… Очень медленно… одно лишнее слово, и все кончено. Да еще господин следит за мной своими рысьими глазами.»
Но их обоих, и невинного саиса, и расчетливую кочевницу, обожгло одно и то же чувство. Мокки подошел к Серех ближе. И когда он увидел ее такой потерянной и слабой, сидящей на земле в тонком платье, то показалась она ему еще прекрасней, чем тогда, при свете костра.
И к нежности, обожанию, восхищению и благодарности, которую он к ней испытывал, добавилось совершенно новое чувство: видеть ее здесь у своих ног, словно нищенку, ее — свою возлюбленную, вызывало у него такую глубокую боль, наполнило его таким бесконечным сочувствием, что горечь, которую он испытывал, на какой-то момент заглушила в нем все остальное и привязала его к ней сильнее, чем незамутненное счастье прошедшей ночи. Доля угнетенных и бедствующих никогда особо не трогала Мокки. Везде есть богатые и бедные — таков закон природы. Но то, что Серех без хлеба и воды, должна сидеть на земле и ждать пока они сами насытятся и отдохнут, оскорбило его до глубины души, и стало для него более горьким, чем вся несправедливость этого мира.
— Почему ты сидишь здесь? — крикнул он ей.
— А разве есть для меня какое-то другое место? — возразила Серех очень осторожно и мягко.
Мокки задумался на мгновение. Что он мог ей ответить? Священный, нерушимый закон древних обычаев и воспитания говорил, что Серех права. А как он себе это представлял? Женщина самого низкого происхождения… без мужа… без денег… без чадора… То, что она может показаться здесь, на постоялом дворе — открытом месте — было немыслимо. Если бы на это осмелилась другая женщина, сам Мокки был бы возмущен и поражен таким поступком. Так значит это правильно, что Серех должна сидеть тут, изнывая от голода и жажды, словно собака которую выгнали за дверь, в то время как мужчины…?
Нет, только не Серех! Но почему именно она нет? И Мокки показалось, что за той, которую он любил, стоят все ее бесправные сестры, и внезапно испытал чувство вины, которое никогда не испытывал прежде, хотя половина человеческой расы была их жертвой.
Дрожащей рукой он провел по ее волосам и прошептал на ухо:
— Я вернусь, Аллах свидетель! Сейчас вернусь…
Чай Уросу все еще не принесли. Но казалось, что он терпеливо ждал и не проявлял недовольства. Мокки опустился возле топчана на корточки.
— Трава на поле действительно так хороша, как обещал хозяин? — спросил Урос
— Лучше не бывает, — ответил саис, хотя не бросил на поле ни одного взгляда.
— Ну, значит все в порядке.
— Нет! — воскликнул Мокки, — не все в порядке.
Он придвинулся к нему ближе и быстро зашептал:
— Серех… я видел ее снаружи… она отправилась в дорогу на рассвете, еще раньше, чем мы… у нее нет ничего из еды или питья. Нужно ей помочь.
— И что же ты предлагаешь? — спросил Урос тихо, почти не разжимая губ.
— Я готов сам… — начал было саис
— …принести ей еду и чай, да? — закончил его мысль Урос, мастерски подражая его взволнованному шепоту, — Я знаю… Но лучше я убью тебя прямо здесь. Бесчестье саиса падает и на его господина.
— Разреши ей прийти сюда… — умолял Мокки.
Урос смотрел на него полуприкрыв глаза. Его голос зазвучал еще дружелюбнее.
— Как? — сказал он, — Сюда? Правда? Даже если бы хозяином этой чайханы был я и решил нанести гостям такое оскорбление, то кто же захочет прислуживать подобной девке? Самые нищие бача отшатнутся от нее, как от прокаженной. А тут, так вообще — ни одного из бача нет.
Мокки опустил голову на руки. Он обещал Серех, что вернется. Но как? С пустыми руками?
Урос наблюдал за Мокки почти с наслаждением. Саис внезапно стал словно мягкий воск в его руках. Ради нее он готов был на все…
— Встань, дурак ты, — приказал он Мокки, — и приведи ее сюда.
— Но… ты только что сам сказал… — запнулся Мокки.
— Я сказал, что служанку никто обслуживать не будет, — возразил Урос, — Но она может обслуживать нас. Давай, иди и скажи ей это.
Чтобы быть еще быстрее, Мокки перепрыгнул через стену. Хозяин появившийся на пороге, спросил Уроса:
— Правда ли, что эта женщина твоя служанка, и должна заботиться о тебе?
— Да, это правда. — ответил Урос.
— Именем пророка, — воскликнул хозяин, — если все путешественники будут поступать так же, как и ты, то эта чайхана станет наполовину раем!
Он задумался на секунду и добавил:
— Хорошая служанка стоит всех этих проклятых бача, какие только есть на этом свете. Я хорошо помню, что когда наш народ вновь получил свободу, то многие беи женили своих сыновей на старых, беззубых рабынях, только бы удержать их в своем доме.
Старик опять сел в круг своих друзей. Все они молчаливо курили. Изнутри чайханы доносился звон посуды. Затем появилась Серех с большим подносом в руках.
— Какое все чистое! — сказал один хазар.
— А как хорошо пахнет чай! — воскликнул другой.
— Она даже подогрела черствые лепешки! — восхитился третий.
При каждом их слове Мокки согласно кивал головой и счастливо улыбался.
Серех поставила поднос перед Уросом. Но тот не притронулся к еде. Мокки хотя и хотел есть, но взял лишь один кусок хлеба.
«Хочет побольше оставить для своей девки, — подумал Урос, — Если я не вмешаюсь, то скоро она вообще перестанет держать его за мужчину»
Урос протянул Серех пустую пиалу, чтобы она ее наполнила, и обратился к Мокки:
— Джехол последнее время шел шагом. Это плохо для скаковой лошади. Иди и поскачи на нем немного.
— Ты хочешь… чтобы я это сделал прямо тут… при всех? — удивился саис.
И хотя он сказал «при всех», но имел ввиду только Серех.
— Иди, — приказал ему Урос.
Мокки подбежал к Джехолу, который, все еще оседланный и взнузданный, пасся на поле, схватился рукой за его гриву, и, не поставив ноги в стремя, одним движением вскочил в седло.
И те, кто смотрели на него с веранды — поразились, что прямо на их глазах, в одно мгновение, он стал совсем другим человеком. Ничего не осталось в нем от его неуверенного, боязливого поведения. Он стал всадником, уверенным и ловким. Его длинные обезьяньи руки, широкие ладони и запястья, и сильные ноги — больше не мешали ему. Наоборот. Прямо и уверенно сидел он на Джехоле, высоко подняв голову. Выражение детской наивности на его лице сменилось на твердость, уверенность и опыт.
