Внезапно плетка хлестнула ее по руке.
— Никаких мазей, порошков и трав, — процедил Урос сквозь зубы. И повернувшись к бача, сказал:
— Бача… черного чаю… очень крепкого… и сладкого… побыстрее…
Маленький слуга торопливо убежал.
— Мокки завтра, на рассвете, — перевяжет мою ногу. А сейчас, пошли вон отсюда… и ты и она…
В коридоре они встретили слугу, прислонившегося к стене.
— Послушай, ответь мне, — спросил он Мокки шепотом, — он не собирается умереть прямо здесь? Это был бы первый случай у нас…
— Нет, обещаю тебе, — ответил саис, — он просто сильно устал, от чая ему станет лучше.
— У нас всегда кипят два самовара, — воскликнул бача, — Я сейчас же ему все принесу.
Они вошли в зал. Только одна лампа еще горела здесь. Люди и животные спокойно спали на чистом, каменном полу, каждый на своем месте.
— Судя по всему, — сказала Серех, — здешний хозяин очень работящий человек.
— О, да! — хихикнул бача, — он не старше тебя. Здесь за всем здесь следит вдова, его мать.
Мокки стыдливо и нерешительно стоял позади Серех. Теперь, когда он остался с ней наедине, его охватило жгучее нетерпение. И думая совсем о другом, он тихо спросил ее:
— Может, пойдем спать?
Она ничего не ответила. Мокки заговорил снова и фальшивый тон его голоса, подчеркивал его ложь.
— Ты, наверное, очень устала, да? Пойдем!
Юная женщина взяла его за руку и, ничего не отвечая, потянула прочь из дома.
Во внутреннем дворе караван-сарая горела лампа, помещенная над воротами. Но ее свет был слаб. Серех крепко прижалась к Мокки:
— Мой большой саис, — зашептала она, — мой большой саис, весь день я ждала этого!
Внезапно они испугались. Женский голос, громкий и строгий, разбил молчаливую тишину ночи:
— А ну-ка, прекратите немедленно!
Мокки и Серех оглянулись. В стороне от лампы они увидели узкое, длинное окно — старую бойницу. В коптящем свете факела, обмазанного бараньим жиром, возникла какая-то бесформенная фигура: завернутая в черное и в черной же накидке, которая полностью закрывала ее лицо. Виднелись только глаза. Мокки зашептал:
— Серех, это же приведение… приведение…
— Не бойся ты, — ответила она ему тихо, — Это хозяйка караван-сарая. Вдова, которая не спит.
Голос под накидкой заговорил:
— У меня не занимаются такими грязными делами! Идите отсюда куда-нибудь еще!
Мокки потащил Серех к воротам. Но на пороге, маленькая кочевница обернулась, сделала из трех пальцев знак проклятия и злых пожеланий, и пробормотала:
— Да поразит тебя чума, старая, злобная баба! Не снимаешь чадора даже по ночам? Ты просто завидуешь, старая ведьма, завидуешь молодым женщинам, которые спят по ночам с мужчиной, а не с подушкой, как ты!
От холодного ветра, что дул снаружи, Серех задрожала. Мокки распахнул чапан, притянул ее к себе и закрыл ее им. Они быстро пошли вперед. Дойдя до ручья, Мокки взял Серех на руки и перепрыгнул его один прыжком. Они пробежали через заросли кустарников, колючки царапали их, но они этого не замечали. Наконец кустарник стал редеть и они нашли узкий клочок поросшей травой земли. Серех опустилась на него и потянула Мокки за рукав…
Потом они оба почувствовали, что их привязанность друг к другу стала другой.
К страсти и желанию, добавились доверие, нежность и дружба. Серех гладила грудь Мокки. Ее пальцы скользнули по его рубашке и дырам в потрепанной ткани, и тогда, впервые в жизни, она озаботилась не собой, а другим. В этой рваной ткани, сосредоточилось для нее вся несправедливость этого мира.
«Почему, — спрашивала себя Серех с нежностью, от которой ей было больно — почему все устроено так, что самый лучший из людей носит разорванный чапан, в то время, как другие…?»
И неожиданно Серех произнесла спокойным и уверенным тоном:
— Конь должен быть твоим.
Мокки ответил машинально, словно во сне:
— Джехол достанется мне, только если Урос умрет.
— Почему? — спросила Серех.
— По завещанию, — прошептал Мокки.
— Что за завещание? — воскликнула юная женщина, — Быстро расскажи мне!
И Мокки рассказал ей все. Серех присела на корточки, и когда он закончил рассказ они оба замерзли так, что поднялись и пошли назад, к караван-сараю.
— Умрет он или нет, — сказала Серех, — мы найдем возможность увести коня.
— Без завещания меня покарают, — возразил саис.
— А как они тебя найдут?
— Как?! — воскликнул Мокки, — Весь мир знает об этом коне!
Но Серех ответила совершенно не впечатлившись его пылом:
— Весь мир? Какой мир?
— Весь! — сказал Мокки, — И Маймана и Мазари Шариф!
Серех ласково рассмеялась:
— Для тебя весь мир — это твоя степь. Но земля Афганистана бесконечна. Пока можно идти, от одной долины к другой, от горы к горе, от границы к границе — ты можешь путешествовать спокойно и не встретишь никого, кто знал бы тебя или твоего коня.
— Нет, — прошептал саис, — Без завещания я очень боюсь.
Серех нежно дотронулась до него.
— Мы же можем взять завещание с собой.
— И с чего мы будем жить? — тихо спросил Мокки.
— Ты будешь выигрывать на конных состязаниях.
— Но в бузкаши играют только у нас! — воскликнул Мокки.
Серех засмеялась вновь и тихо добавила:
— Ты всегда мыслями в своей степи? Есть другие игры на лошадях, а не только бузкаши. Например, скачки. А на таком жеребце ты будешь выигрывать их все….
Она на секунду замолчала и восторженно добавила:
— Да, все! Вчера, у чайханы, ты был словно принц! — и подумав еще немного, продолжила:
— Конечно, с такой лошадью мы должны носить подходящую, дорогую одежду. Но это измениться быстро. Ты сильный, а я ловкая. Мы будем работать и копить каждый афгани. А потом…
В ее словах появилась страстность. Мечта всей ее жизни, теперь она, возможно, исполниться:
— Вот, послушай меня, если ты будешь идти точно на запад, то после многих дней пути придешь в страну, которая называется Хазараджат: она вся в горах и широких долинах. Для машин с колесами туда не ведет ни одна дорога. Но какие там есть поля, огромные зеленые поля, с густой травой… Я никогда их не видела, но я точно знаю, что они там есть…
Они остановились у стены караван-сарая. Серех продолжала:
— Шесть месяцев в году эта страна недоступна для людей и животных. Снег покрывает все… Но весной все там начинает цвести. Цветы расцветают сплошным ковром по всей земле, покрывая подножия гор, и цветут даже летом, а когда кончается зима, караваны, один за другим, приходят в эти долины.
Пуштуны… каждый год Большие кочевники приводят свои стада на поля Хазараджата. Когда они все собираются там, тогда — слушай, большой саис — тогда они устраивают там великий праздник, годовой базар.
Самые гордые племена в своих самых лучших одеждах, — пятьдесят, сто тысяч их там, или больше,
