немногословен.
— Все ли в порядке с замком? — заволновалась я, глядя в его молодое, но слишком серьезное лицо.
— В замке да, — отрывисто сообщил Ганс. — С конюхом нет.
— Это с каким? — удивилась я, вспомнив окаменевшего Игора, и вздрогнула, когда адъютант ответил:
— Якоб покинул замок незадолго до моего прибытия.
— Покинул? Почему?
— Слуги говорят, он поехал во дворец. — Ганс совсем помрачнел и глянул исподлобья. — А до этого болтал, что якобы подслушал разговор его сиятельства со мной, где герцог нелестно отзывался о короне, высмеивал его величество и грозился показать подлым кентарийским свиньям… — тут адъютант запнулся и наморщил лоб, — грозился показать раков.
— Показать, где раки зимуют, — машинально поправила я и затеребила подаренный браслет. — Но это наглая ложь!
— Отчасти правда, — уныло вздохнул Ганс. — Его сиятельство не всегда сдержан в словах, особенно под опиумом, и тогда у него на языке то же, что и на уме.
— Но ведь Дитер никогда не грозился убить посла, — нахмурилась я. — Это несусветная глупость.
— Глупость, — угрюмо кивнул Ганс. — Но эти лживые показания могут сыграть против его сиятельства. Зато Якоб хвалился перед всеми слугами, что, как только с его сиятельством будет покончено, он сам получит титул герцога и будет верно служить королеве.
Опять королева! Конечно, с Анны Луизы станется подкупить Якоба красивыми обещаниями в обмен на клевету.
— Поехали во дворец, Ганс! — лихорадочно вскричала я. — Надо перехватить его, рассказать его величеству, он должен…
Я запнулась, тяжело дыша и прижимая ладонь к ходящей ходуном груди. Что изменят слова какого-то баронета, что изменят мои слова? Его величество властен казнить и миловать, и если он заинтересован в Дитере как в своем генерале, то помучает и отпустит. Если же нет, если поддастся на уговоры Анны Луизы, то я ничем не смогу помочь своему мужу, разве что… Замотав головой, я зажмурилась. Мысль о том, чтобы отдаться королю, вызывала в душе волну протеста. Но под бушующими волнами возмущения проклевывалась шальная мысль: «А если это будет последний шанс освободить Дитера? Ты сделаешь это?»
Я со стоном опустилась в кресло, почувствовав, как ослабли колени.
— Не знаю, — прошептала я. — Не знаю, Дитер.
— О чем изволит говорить госпожа? — послышался напевный голос Ю Шэн-Ли.
Он подкрался, как всегда, незаметно, наверное, так ходят альтарские воины, ступая бесшумно, как кошки.
— Ни о чем, Шэн, — рассеянно отозвалась я, накручивая локон на палец. — Тебе удалось встретиться с его величеством?
Альтарец вздохнул:
— Увы, госпожа. Фессалийский король непреклонен, как могучий дуб в бурю, хотя я и чувствовал его страх, чувствовал, как гниют его корни. Он осознаёт, как важен для страны василиск, и осознаёт, что под угрозой войны может рухнуть в любой момент, но все равно цепляется за почву, чего-то ждет… Знать бы, чего.
«Моего решения, — мелькнуло в голове. — Максимилиан ждет моего решения, он воспользуется ситуацией, чтобы заполучить новую фаворитку».
— Со мной он будет говорить, — медленно произнесла я, подбирая слова. — Я уверена. Если бы я могла каким-то образом повлиять на него… Убеждением ли, магией… чем угодно, Шэн. Только не так, как он действительно жаждет.
Я поняла, что сболтнула лишнего, и прикусила язык, побелев. Ю Шэн-Ли внимательно глянул на меня, блеснув глазами-маслинами, но ничего не сказал. Быть может, все понял по моему лицу. Он только пощипал себя за подбородок и ответил:
— В моей стране, госпожа, в величественных горах, макушкой подпирающих небо, там, куда раз в сезон спускается Небесный Дракон и отдыхает на облаках, растет священное дерево гиш. Оно зацветает лишь раз в десять лет, и пыльца его цветов заставляет забыть о земных горестях. Во время цветения эту пыльцу собирают монахи-отшельники, они растирают ее со смолой, травами и молоком горных коз, прячут в маленькие бочонки, где отвар настаивается еще десять лет. После чего его можно употреблять…
— Почему вы рассказываете это мне? — спросила я, подняв вопросительный взгляд.
— Потому что этот отвар способен изменять сознание человека, — серьезно пояснил Ю Шэн-Ли. — Одна капля способна придать нечеловеческих сил, две капли — погрузить в сладостные грезы, три — в неизбывное горе, а четыре сделают сознание податливым, как влажная глина. Такому человеку можно приказывать что угодно, и он исполнит.
Мое сердце заколотилось быстрее, я вскочила с кресла и бросилась к альтарцу, сжала его плечо:
— Зелье подчинения? О Шэн! Это рискованная затея, но…
— Но если вы сможете подлить его королю в напиток, он будет выполнять все, что вы ему скажете, в течение двадцати минут, не более и не менее.
— Мне хватит, чтобы подписать помилование Дитера! Где это зелье, Шэн? У тебя есть оно?
