понято со многих сторон.
Прежде всего, люди хотят пребывать больше в мертвой религии, чем в живой, потому что вас приучили бояться жизни, любви, счастья. Каждый ребенок в мире воспитывается с определенным обуславливанием — с чувством того, что есть что-то нехорошее в том, чтобы быть счастливым. Это очень неуловимое, смутное чувство, но оно есть. Оно влияет на всю вашу жизнь; вы думаете, что есть что-то нехорошее в том, чтобы быть счастливыми. Поэтому всякий раз, когда вы ощущаете счастье, вы испытываете и чувство вины — как будто сделали что-то нехорошее, как будто согрешили.
Только грешники кажутся счастливыми — праведники выглядят очень печально. Поэтому все в порядке, когда вы печальны. Если вы печальны, вы не испытываете никакой вины — вы, наверное, наблюдали это? Но если вы очень счастливы, тогда вы предпринимаете попытки спрятать свое счастье; никто не должен знать о нем. Почему так произошло с человеческим умом?
Каждого ребенка учат быть серьезным, мрачным, ходить с вытянутым лицом. Каждого ребенка поучают не прыгать, не бегать, не визжать, не восхищаться слишком явно, не смеяться слишком громко. «Сиди тихо», — как будто есть что-то плохое в выражающей себя энергии. Когда ребенок счастлив, семья, люди, окружающие его, — все начинают поучать ребенка, как будто что-то пошло не так. А когда ребенок несчастлив, когда он не испытывает счастья, все симпатизируют ему.
Когда ребенок болен, все ухаживают за ним; когда он здоров, все непрерывно останавливают его: «Не делай этого, не делай того». Когда ребенок лежит в постели больной, приходит отец, приходит мать, приходят родственники. Все они очень заботливы. Мало-помалу ребенок выучивается тому, что есть что-то в корне неправильное, плохое в энергии, в счастье, в радости. Есть что-то в корне неправильное в танце, в беготне, в визге восхищения. Ребенок получает добрые советы.
И есть что-то в корне правильное, хорошее в том, чтобы быть печальным и больным. Всякий раз, когда ребенок печален, за ним ухаживают, ему симпатизируют. Всякий раз, когда он здоров, все, кажется, настроены против него; весь мир против него. Это создает в ребенке чувство вины, глубокой вины, и эта вина следует за ним всю жизнь.
Если вы придете к праведнику и увидите его громко смеющимся, вы будете шокированы. Вы будете шокированы — как же, святой, и так громко смеется? Праведник должен быть печальным; у вас есть определенное представление о праведниках. Нормально смеяться в пивной, в отеле — это могут делать карточные игроки — но смеяться в церкви? Нет, это непозволительно. Когда входишь в церковь, нужно становиться серьезным; нужно становиться почти как труп.
Из-за такого обучения... и это обучение содержит в себе порочный круг: вас обучали ваши родители, ваших родителей обучали их родители. Когда-то, в прошлом, в глубоко спрятанной неизвестной истории, что-то пошло не так.
Может быть, дело в том, что того, кто счастлив, невозможно заставить работать, ведь счастье — это игра. Заставить работать можно только печальных людей. Вот почему, когда вы работаете, когда вы на службе, вы становитесь печальными. Выходные дни совсем иные. Тогда вы можете смеяться, вы можете радоваться.
В прошлом жизнь была трудной, человек постоянно боролся с природой. Выживание было единственной целью, и каждый должен был тяжело трудиться. Если вы счастливы, вы бы предпочли плясать, а не работать; если вы счастливы, вы предпочли бы петь, играть на флейте, а не отправляться на охоту. Если вы счастливы, кто станет беспокоиться о службе в учреждении? Если вы счастливы, вы предпочли бы отдохнуть и расслабиться. Это и было опасно.
Вот почему было осуждено счастье, была осуждена лень, был осужден отдых. Выучена, глубоко вошла в плоть и кровь мысль о том, что работа — цель жизни. Добрый человек всегда работает; у плохого человека, похоже, всегда праздник.
Мулла Насреддин нигде не работал долгое время, многие годы. Однажды он сидел рядом со мной. День был солнечный и он сказал: «Если бы я работал где-то, у меня был бы сегодня выходной». А ведь он не работал уже много дней, годы! Он скучает по работе, потому что не может взять выходной. От чего ему брать выходной? Он вспоминает о работе только тогда, когда приходит время брать выходной.
Весь человеческий ум обучен работать. Вот почему восхваляется служба и осуждается игра; восхваляется бизнес и осуждается азарт, риск. Карточный игрок рискует, играет; бизнесмен серьезен. Бизнесмена уважают; картежника осуждают. О нем думают как о низком человеке.
Религия — это совершенно иное измерение. Вполне возможно, что картежник сможет войти в нее, а бизнесмен - нет. Пьяница сможет войти в религию. Я не говорю, что вам нужно становиться пьяницами; я просто подчеркиваю это качество игривости, качество того, что вы можете наслаждаться и существовать, и не беспокоиться о результатах. Но слишком серьезный человек самой этой серьезностью ставит себе преграду.
Иисус создал для себя проблему. Он был религиозным человеком — здоровым, молодым, вибрирующим жизнью. Его Богом была жизнь. В Евангелиях много раз можно встретить сцены, описывающие его сидящим за обеденным столом — он есть и пьет. Могли ли евреи и люди, его люди, поверить, что он был религиозным человеком? Нужно было поститься, а он праздновал, он всегда создавал вокруг себя пиршество. Куда бы он ни отправлялся, он творил счастье. Что за религиозным человеком он был?
Его собственные родственники думали, что он немного не в себе, его собственные родственники думали, что он немного безумен. И общество, в котором он жил, думало, что он обжора, что он пьяница, — он мог бы быть грешником, но не праведником.
Вот почему его распяли вне города. У евреев был такой закон, они распинали двумя способами: или в городе, или за городом. Когда совершал что-то плохое человек, принадлежащий обществу, его распинали в городе. Но если совершивший плохой поступок был одновременно и пришельцем, то для того чтобы символизировать, что он не принадлежит обществу, что он отверженный, его распинали вне города.
Иисус был распят за городом. И не только это: чтобы подчеркнуть этот факт с ним были распяты два опасных преступника. С каждой стороны опасный преступник. Он был распят как раз между ними, чтобы подчеркнуть этот факт, чтобы посильнее вбить в умы людей, что он был преступником, опасным человеком — совершенно неуважаемым, отверженным человеком. Он должен быть вырезан, как червь, а не как человек. Что же он сделал? Какой грех он совершил? Грех быть счастливым.
Вот так осуждают и меня. Я понравился бы людям, если бы был печальным человеком; я понравился бы им, если бы постился и убивал свое тело. Я понравился бы им, если бы учил вас некоторого рода мазохизму — быть жестокими по отношению к себе. Я понравился бы им, они восхваляли бы меня, они называли бы меня аватарой.
Но я учу вас быть живыми, я учу вас быть счастливыми, я даю вам только одно евангелие: евангелие радости и любви. Вот оно преступление. Это создает опасную ситуацию, это портит людей.
Иисус совершил преступление, будучи счастливым. Это было его единственным преступлением, больше ничего не было.
Христиане всегда пытались изменить его лицо. Они говорят, что он никогда не смеялся. Можете ли вы представить себе человека, который сидит за обеденным столом, хорошо ест, пьет — и не смеется? Это невозможно! Но христиане вынуждены создавать уважаемого Христа, Иисуса, не преступника. Они разукрасили его лицо. Вы не найдете ни одной картины Иисуса, написанной христианами, ни одной статуи Иисуса, созданной христианами, которая была бы настоящей и истинной. Они абсолютно ненастоящие. Этот человек был предан.
Как раз прошлой ночью я читал одно стихотворение. Оно мне понравилось. Я хотел бы, чтобы вы его послушали. Это стихотворение Адриана Митчелла.
Освобожденный Христос дает интервью
