однако при мысли о том, что самый избыток скорби быстрее истощит ее, родители несколько утешились, твердо уповая, что время – этот великий целитель – поможет Армаису забыть его горе.
Впрочем, не время было заниматься теперь личными делами; разоренный и загроможденный трупами город настойчиво требовал быстрого переустройства своего управления; а кроме того, Таа III дал своему войску лишь три дня отдыха: он хотел форсированным маршем идти на Танис и, если возможно, отбросить неприятеля в его последнее убежище – Аварис. Потифар был назначен губернатором Мемфиса, а Потифэра собирался вернуться в Гелиополь, где присутствие его было настоятельной необходимостью.
И вот, накануне отъезда Верховного жреца и выступления войска, когда Потифэра, помолодевший словно на двадцать лет, кипя жаждой деятельности, работал у себя, в его комнату вошла Аснат.
– Что тебе надо, дитя мое? – спросил он, отрываясь от работы и пристально глядя на бледное лицо дочери, которая остановилась перед ним в нерешительности.
– Я пришла попросить тебя, отец, принять меры к тому, чтобы дети мои были мне возвращены. Отец их умер; покинутые и беззащитные, они могут погибнуть при осаде Таниса, – отвечала она упавшим голосом.
Пораженный Потифэра смерил ее недовольным взглядом; она впервые выказывала участие к судьбе своих сыновей.
– От меня не зависит исполнить твое желание, – отвечал он, хмуря брови. – Ты забыла разве, что Апопи провозгласил Манассэ своим наследником? Поэтому мальчиков он не отдаст тебе; они находятся у него во дворце и во всяком случае он увезет их с собой в Аварис. Кроме того, я должен тебе заметить, что нахожу, по меньшей мере, странным твое беспокойство о судьбе отпрысков человека, который был палачом Египта. Тебе даже стыдно быть их матерью, и ты можешь преспокойно забыть о них, особливо теперь, когда перед тобой открывается новая будущность. Боги, без сомнения, пошлют тебе сыновей, в жилах которых будет течь кровь отца столь же благородного, как и ты сама.
Бледное лицо Аснат зарделось.
– Я не стыжусь детей Иосэфа и не краснею быть им матерью, – гордо выпрямившись, ответила она взволнованным голосом. – Сам он умер, уничтоженный, ненавидимый, но это нисколько не мешает тому, что он был и останется в памяти народов величайшим человеком своего времени. Под его железной рукой сгибались: фараон, могущественная наша каста, да и весь народ; если сыновья его унаследовали энергию и мудрость своего отца, то Египет может гордиться ими.
При этой неожиданной отповеди дочери Потифэра побледнел и вскочил.
– Несчастная! – прошептал он, задыхаясь и хватая за руку Аснат. – Да ты любила его! Ты, дочь Верховного жреца Гелиополя, любила раба- вольноотпущенника, этого негодного пса, который сам, своими нечистыми руками, как преступницу, запер тебя в тюрьму, лишь только ты стала помехой его тщеславию!
Глаза Аснат вспыхнули; горечь и муки – все, что за многие годы скопилось в душе ее, вдруг вылилось наружу:
– Отец, ты забываешь, что лишь по приказу жрецов и твоему стала я женой Иосэфа. Я никогда не забывала моих обязанностей по отношению к тебе и нашей касте. Я презирала Адона перед светом; самому ему выказывала я лишь равнодушие и пренебрежение, я никогда ему не говорила, что любила его; но сердцу приказывать нельзя! И этот человек, сделавший всем вам так много зла, осыпал меня любовью и всегда был добр ко мне! Много было причин, побуждавших его к удовлетворению ненасытного честолюбия; однако, несмотря на это, он не решился погубить меня, хотя это было бы для него очень легко. В моей тюрьме он выказал мне столько любви, как никогда во дворце. – Суровому велению моей касты я покорилась безропотно; я не была ни женой, ни матерью – на что имеет право беднейшая женщина народа – но проклинать память Иосэфа я не в силах!
Потифэра слушал ее, пораженный изумлением. Только теперь, в эту минуту, он понял, как он был жесток в своем ослеплении, сколько страданий доставил он своему ребенку, увлекшись фанатизмом, политикой и предрассудками касты; жрец задушил в нем тогда отца.
Быстрым движением он привлек к себе Аснат и запечатлел на лбу ее поцелуй.
– Прости, возлюбленная дочь, слепоту и жестокость мою к тебе! – прошептал он. – Сегодня же отправлю я гонца в Танис к главному жрецу храма Гатор, и, если то будет в силах человеческих, твои дети будут тебе возвращены.
В Танисе последнее время было также очень тяжело; болезненный припадок, случившейся с Апопи на другой же день после смерти Адона, во время разговора его со жрецами, перешел в опасную болезнь, и в продолжение нескольких недель жизнь фараона была в опасности.
Управление делами пришлось взять в свои руки царевичу Намураду, несмотря на то, что сам он был слаб и болен; и на первых же порах царевич очутился перед затруднениями почти непреодолимыми – неожиданная смерть Иосэфа привела в расстройство почти всю правительственную машину. Приходилось не только восстановлять порядок и дисциплину, но и готовиться к обороне, наталкиваясь при этом на каждом шагу на глухую неприязнь, измену и злонамеренность египетского населения. Тем не менее неизбежность опасности пробудила в гиксах энергию, и они довольно быстро собрали войска и двинули их на освобождение Мемфиса.
Известие о поражении было страшным ударом; Апопи, к которому понемногу возвращалось здоровье, принимал энергичные меры, чтобы собрать новые силы, когда воин, случайно избегнувший избиения мемфисского гарнизона, принес весть о сдаче крепости и о приближении Таа III, форсированным маршем идущего на Танис.
